— Чем могу служить? — спросил Станислав Антонович и, переключив селектор только на прием, откинулся в кресле. Главный диспетчер, хотя и обращался к нему, продолжал вслушиваться в хаос приглушенных фраз, летевших из динамика. Однажды он даже попытался вторгнуться в него своим замечанием, но сдержался.
«Да они тут, кажется, все незаменимые! Директор в управление исчезает, хотя была предварительная договоренность. Этот Городецкий от селектора оторваться не может, как ребенок от красивой игрушки. Свое рабочее время высоко ценят, а чужое!»
— Станислав Антонович, простите, что оторвал вас от дел. Вижу, у вас тут горячая точка...
— Есть немножко, — снисходительно согласился Городецкий, — и тем не менее, чем могу служить?
Это было сказано таким тоном, что и дурак бы понял: «У меня нет времени говорить с вами, но ничего не поделаешь — представителя такой организации надо уважать».
Столь подчеркнуто незаинтересованное поведение Городецкого показало, что на душевность беседы рассчитывать не приходится. Максимум — скупая рабочая информация...
— Я по жалобе Мишенева... У вас ведь работает такой водитель?
— Пока работает. И, к сожалению, у нас. А он еще на что-то жалуется в МУР? Неужели прямо к вам приходил? Вот уж, поистине, наглость пределов не знает.
— Такой плохой работник?
Городецкий пожал плечами, как это обычно делают взрослые, услышав от ребенка уж совсем наивный вопрос.
— Близко с ним не знаком. Но с проделками его знаком предостаточно.
— Чем же он так знаменит?
— Рвач и горлопан. А в нашей горластой шоферской братии выделиться подобными качествами, сами понимаете, можно только при недюжинных способностях, — словно отрубил, произнес Городецкий. — И, как показал опыт, нечист на руку. Я бы на его месте улицу Петровку обходил за версту.
— Что же у него случилось?
— Вы, имеете в виду последнюю недостачу? Как сказать... Если исходить из миллионных цифр объема перевозок, осуществляемых Дальтрансом, то сущий пустяк. Если каждый случай даже малейшей недостачи рассматривать как хищение, а именно так и должны мы, руководители, рассуждать, — это преступление. Мишенев, конечно, говорил, что ничего не брал? Я уж, честно признаться, и не помню, в какой сумме у него выразилась недостача...
— Полторы тысячи рублей...
— Солидно. Хотя и шоферов понять можно. Народ они разномастный. Особый народ. Ценности огромные прямо под боком... — Станислав Антонович рассмеялся. — Если быть точным, то за спиной. Смотришь, один, другой, чаще из молодых, устоять перед соблазном не могут. Приходится взыскивать. Или по обоюдному согласию, или судом. Было дело, попадались с поличным. Но, как говорится, горбатого могила исправит. К числу таких относится, по-моему, и Мишенев.
— Простите, а что позволяет вам так сурово судить о Мишеневе? Какие факты — не припомните?
— Он не дает о них слишком надолго забывать. Раз в неделю, если не в рейсе, то дома, здесь, в гараже, что-нибудь да сотворит. Опоздания на работу регулярны. Сваливает чаще всего на загруженность в вечерней школе. Мол, комсомол требует учиться, вот я и иду ему навстречу, а вы, несознательные, еще требуете, чтобы я вовремя приходил на работу. Было у него и две аварии... — Городецкий начал перечислять проступки Мишенева, словно специально готовился к беседе.
— И всех своих шоферов вы так хорошо знаете? — не удержался от не совсем тактичного вопроса Воронов.
— Почти, — опять снисходительно улыбнулся Городецкий. Он умел это делать царственно. — Служба требует знать все. Особенно, когда дело касается нашего стабильного контингента.
— Похвально, — Воронов даже не ожидал, что у него вырвется такое неудачное слово. Он увидел, как в глазах Городецкого мелькнул отблеск едва скрываемого гнева, несвойственного столь спокойному человеку, каким он казался Воронову до сих пор.
Алексей был не прав, следовало извиниться, но что-то удержало его от этого шага. Вместо извинения он спросил:
— Ваше личное мнение — вы считаете Мишенева виновным?
— Видите ли, товарищ Воронов (в последних словах Алексей отчетливо ощутил реакцию на свое неосторожное слово), решение о виновности выносит суд. И даже не вы. Ваше дело собирать улики, мое — дать вам посильную информацию. Ничем иным я вам служить не могу. Акты проверок можете взять в бухгалтерии. — И, не дожидаясь дальнейших расспросов Воронова, Станислав Антонович включил селектор: — Мотя, не вижу готовности трех «татр»...
Далекая и невидимая Мотя что-то говорила в свое оправдание, и Станислав Антонович слушал, глядя мимо Воронова.
— Даю пять минут, и не секундой больше. Где главный механик? Резервную машину на линию...
Выходя из кабинета Городецкого, Алексей продолжал слышать его четкий требовательный голос и невольно улыбнулся.
«По сути дела, он ведь прав в своей обиде. Но это так похоже на мальчишество. Артист, и только. С этим человеком надо непременно помириться».
4
Из проходной Дальтранса Воронов вышел с одним лишь убеждением — походить сюда придется не день и не два, но не ему, а скорее парням из ОБХСС. Единственным звеном, связывавшим Воронова с этим делом, виделся лишь визит Мишенева. Для руководства этого будет явно недостаточно, и дело придется передать. Он же, Воронов, сможет вынести на оперативку свое глубокое убеждение, строящееся скорее на интуиции, чем на фактах, что разобраться в проблемах первоклассного автохозяйства будет нелегко.
Придя к такому выводу, Воронов даже испытал некоторое чувство облегчения — не придется мириться с заносчивым Городецким.
Алексей заглянул в кафе самообслуживания и, перехватив пару мясных пирожков с бульоном, решил позвонить Ларисе. Ему следовало это сделать еще час назад. Как и положено по закону пакости, первый телефон-автомат не подал ни малейших признаков жизни, второй, не сказав спасибо, также молча съел единственную двухкопеечную монету. Когда Алексей разменял деньги, наконец, нашел работающий таксофон, условленное время безнадежно прошло, и он позвонил скорее просто так, на авось.
Ответила Лариса.
— Как? Ты все-таки позвонил? А я думала, ты продолжаешь бежать по следу убийцы. И поскольку наши следы с ним не пересекаются, то меня ты можешь найти совершенно в другом месте, куда я отбываю ровно через две секунды.
— Могу спросить, куда?
— Можешь даже получить ответ. Но последний. Попробуй опоздать еще и туда. Я поехала купаться...
В трубке раздались короткие гудки. Но, собственно, спрашивать было больше и нечего. Оставалось только решить — ехать или не ехать? Он посмотрел на часы. Было четверть третьего.
