— А что у нас слышно по Дальтрансу? — спросил он наконец Воронова.
Тот встал, оправил пиджак, словно китель, и начал:
— У меня сложилось впечатление, что Дальтрансом надлежит заниматься не нам. Это сложное хозяйство, и положение в нем не однозначно. — Рассказав кратко, что успел узнать в Дальтрансе, Воронов закончил: — Я бы передал дело в ОБХСС. Думается, это, скорее, по их профилю. При аналогичных обстоятельствах подобными делами занимались они. По мнению руководства хозяйством, вина обоих шоферов неопровержима.
Жигулев слушал молча, не задавая никаких вопросов, но взгляд полковника Воронову не понравился. Он стушевался.
— Вот и все, — закончил он, хотя подводить итог было положено отнюдь не ему, а ведущему совещание. Кривая усмешка подполковника Кириченко подтвердила, что последние слова Воронова прозвучали действительно не к месту. Но Жигулев согласился.
— Пусть будет пока «все». Товарищи свободны. А вы, Алексей Дмитриевич, задержитесь.
Уже в дверях Стуков оглянулся. Встретившись глазами с Вороновым, он покачал головой — это означало, что и Петр Петрович оценивает ситуацию как весьма неблагоприятную.
Начальник отдела сел к своему рабочему столу. Обычно с сотрудниками он разговаривал за общим длинным столом для оперативок, поставленным перпендикулярно большому, массивному письменному столу дореволюционной работы. Едва ли не самому старому во всем управлении. Полковник Жигулев любил старинную мебель, видя в ней нечто капитальное, то есть соответствующее его отношению к делу, людям и, наверно, жизни вообще.
Поведение полковника Воронов также расценил как признак неблагоприятствия. И ошибся. В голосе начальника отдела не было ничего, кроме плохо скрытой озабоченности.
— Так говорите, следует передать соседям? — он в упор посмотрел на Воронова. — Докладывали вы, Алексей Дмитриевич, логично, но логика жизни всегда глубже логики наших версий...
— Плохо понимаю, Виктор Иванович... — растерянно произнес Воронов, ожидавший явно не такого разговора.
— Думаете, я больше понимаю? За десять минут до оперативки мне дали сводку. Как вы там говорили, фамилия второго шофера, замешанного в кражах?
— Хромов...
— Точно, Хромов, — полковник поднял глаза на Воронова от оперативной сводки и сказал: — Сегодня утром в 8.25 Хромов Василий Петрович, шофер из Дальтранса, погиб в автомобильной катастрофе на 112-м километре Симферопольского шоссе.
— Этого не может быть! — воскликнул Воронов, почувствовав, как уходит из-под него стул.
— Почему? — резко спросил начальник отдела.
— Я вчера перед концом рабочего дня разговаривал с ним.. — это был, конечно, не довод, оправдывающий такое горячее восклицание, и Жигулев этого не мог не заметить.
— И чем же закончился ваш разговор?
Воронов почувствовал, как он краснеет, краснеет неудержимо, краснеет так, что, кажется, жаром наполняется голова.
Жигулев смотрел удивленно, но выжидающе.
«Говорить или нет?»
Воронов сомневался только какое-то мгновение. Если бы Жигулев не проявил столь свойственного ему терпения, а еще раз переспросил о чем-нибудь, Воронов и сам не смог сказать, признался ли бы он...
— Товарищ полковник, я допустил страшнейшую ошибку... Хромов вчера хотел со мной о чем-то поговорить. Я уже уходил. Голова трещала от цифр, выписанных вот здесь, — Воронов тряхнул блокнотом — И потом директор комбината назвал его сквалыгой, и мне показалось, что определение довольно точно... Одним словом, мы договорились увидеться сегодня после обеда, когда он вернется из рейса.
Жигулев достал сигареты и закурил. Он курил молча, пуская перед собой толстые кольца дыма, не обращая внимания на Воронова, словно того и не существовало.
— Кто из посторонних присутствовал при вашем разговоре?
— Возле машины, товарищ полковник, не было никого. Потом он, правда, еще раз сказал о том, что хочет поговорить со мной, когда стояли возле проходной. Да, точно, это было у окошечка, в котором он отмечал путевку. Слышать могла только Мотя... — сказал Воронов, уловив ход мыслей начальника отдела.
— Какая еще Мотя? — раздраженно переспросил Жигулев.
— Мотя... Я не знаю ее фамилии, но, в общем, это не проблема. Мотя — диспетчер первой колонны.
— Узнайте все о Моте. И немедленно поезжайте на трассу. Там сейчас работают товарищи из ГАИ. Посмотрите и вы, что к чему. В оперативке сказано, что обстоятельства смерти не совсем ясны.
— Слушаюсь.
— Опросите автоинспекторов перед местом аварии — не заметили ли они что-нибудь необычное с машиной или водителем.
— Слушаюсь.
— Возьмите под контроль ход и результаты патолого-анатомического исследования.
— Слушаюсь.
— Что вы заладили «слушаюсь, слушаюсь». Слушаться надо было, когда Хромов вам хотел что-то сказать. Людей надо слушать всегда, Воронов. Это главное в нашей работе. Впрочем, откуда вы могли знать...
— Нет, товарищ полковник, я должен был знать. Какую глупость я сделал!
— Ладно. Самоуничижением делу не поможешь. Теперь осталось измерить цену вашей ошибки. Боюсь, что она поглотит немало наших общих усилий. Ну да ладно. Поезжайте. Вечером зайдете и доложите лично.
В приемной секретарша сказала Воронову:
— Машина оперативная 12-24.
И Воронов понял, что Жигулев уже побеспокоился о транспорте.
Алексей заглянул в комнату к Стукову, тот корпел над бумажным листом, разглядывая самодельный чертеж то слева, то справа.
Он поднял голову, но Воронов упредил вопрос.
— Не спрашивай, Петр Петрович. Сегодня я, как никогда, соответствую своей фамилии — столько проворонил, что и не знаю, удастся ли наверстать!
7
Пока машина не вынеслась на Симферопольское шоссе, Воронов еще следил за дорогой. Он приказал водителю включить сирену и мигалку.
На Каширской развилке постовой, разбиравшийся с нарушителем, замешкался и не заметил «оперативки». Водителю пришлось под носом тяжелого самосвала проскочить на левую сторону дороги. К счастью, пронесло.
Машина пошла по шоссе, не снижая скорости, — под сто сорок. Все светофоры горели зеленым светом — посты передавали по цепи о приближении специальной машины, и Воронов успокоился.
«Теперь недолго осталось. Приезжать к шапочному разбору никакого смысла нет. Впрочем, главное я уже не успел. Эх, Воронов Алексей Дмитриевич, как же ты так мог человека, стоящего под подозрением, не выслушать? А если он хотел сказать что-то такое, что бы все сразу на свои места поставило? Стоп! А если ничего подобного? Кто сказал, что Хромов хотел сообщить нечто важное? А если это только совпадение во времени — желание поговорить и авария?»
