Считая парижское лето слишком знойным, супруги Россини в мае 1856 года сняли у музыкального издателя Жака Леопольда Эжеля маленькую виллу в Пасси 9 . Когда парижские муниципальные власти узнали, что Россини хотел бы иметь свою собственную виллу в квартале Босежур в Пасси, неподалеку от Булонского леса, ему предложили выбрать любую в пожизненное пользование, с тем, чтобы после его смерти она вернулась в собственность города. Россини ответил, что высоко ценит предложение, но он не настолько беден, чтобы принять его, и не настолько богат, чтобы оставить Парижу красивую виллу, которую намерен построить. 18 сентября 1858 года город продал ему по сходной цене (90 000 франков) участок земли, примыкающий к Булонскому лесу, слева от ворот Пасси. Россини, наполовину шутя, объяснял, что выбрал этот участок, потому что он по форме напоминает большое фортепьяно. То, что это только наполовину шутка, подтверждает тот факт, что изысканные клумбы, окружавшие виллу, были сделаны в форме музыкальных инструментов, включая виолончели и контрабасы.
В соглашении Россини с городом Парижем ставилось условие, что после смерти его и Олимпии город сможет выкупить назад собственность, выплатив их наследникам покупную стоимость земли плюс стоимость здания, которое будет возведено на ней; эта стоимость будет определена квалифицированным оценщиком. Угловой камень ставшей впоследствии знаменитой виллы Россини был заложен только 10 марта 1859 года, к этому времени шестидесятисемилетний композитор явно поверил, что им с Олимпией предстоят долгие годы счастливой жизни 10 .
Осенью 1856 года франкфуртский музыкальный издатель Карл Август Андре, стремясь снискать расположение Россини, прислал ему портрет Моцарта и в сопроводительном письме сравнил Россини с Моцартом. 13 октября Россини написал ему по-французски: «Позвольте мне выразить вам благодарность за тот лестный способ, которым вы подарили мне портрет бессмертного Моцарта, – учителя всех нас!!! – которому никто не может подражать и благодаря которому Германия может по праву гордиться вызываемым ею восхищением. Я в высшей степени благодарен за то уважение, которое вы питаете ко мне, ничто не может доставить мне такое удовольствие, как проведенное вами сравнение между им и мною, но я вынужден утверждать, что не могу согласиться с вашим высказыванием». Россини всегда доставляло большое удовольствие, когда его искренне хвалили, но он знал, что он не Моцарт, и краткость его комментария показывает, что он понимал, что и Андре тоже это знает.
К весне 1857 года Россини снова стал писать музыку. В этом году в день именин Олимпии (5 апреля) он подарил ей рукопись, озаглавленную «Болеутоляющая музыка». Она состояла для прелюдии для фортепьяно и шести композиций на стихи Метастазио, начиная со слов: «Я молча жалуюсь на свою горькую долю». На первой странице надпись:
«БОЛЕУТОЛЯЮЩАЯ МУЗЫКА
Прелюдия для фортепьяно
в сопровождении шести маленьких песен,
сочиненных на те же слова:
две для сопрано, одна для меццо-сопрано,
одна для контральто
и две для баритона с фортепьянным аккомпанементом.
Я посвящаю эти скромные песни моей дорогой жене Олимпии
как свидетельство благодарности
за нежную и разумную заботу,
которую она проявляла во время
моей слишком длительной и ужасной болезни
(позор [медицинской] профессии)
ДЖОАКИНО РОССИНИ
Слова Метастазио
Париж, 15 апреля 1857».
Россини становился все более общительным по мере того, как поднималось его настроение. Снимаемая квартира на рю Басс-дю-Рампар вскоре стала слишком тесной для светской жизни, в которой он все более нуждался и которой наслаждался. Друзья нашли более просторную квартиру для супругов Россини на втором этаже в большом доме номер 2 по рю Шоссе-д’Антен, на северо-восточном углу этой улицы и Итальянского бульвара, в здании, где жил модный художник-портретист Франц Ксавьер Винтерхальтер. Россини тотчас же принялся обставлять свое новое жилище, покупая перегруженную изысканными деталями мебель и прося прислать ему многие вещи из Италии. Квартира состояла из приемной, большой спальни с примыкающей ванной, маленькой гостиной для Олимпии, просторного большого салона с тремя окнами с каждой стороны, столовой, спальни для Россини, рабочего кабинета и просторной кухни (помещения для слуг не отмечены).
Приемную вскоре украсили гравюрами друга Россини Луиджи Каламатты с картин Корреджо с видами Пармы. В просторном салоне стоял большой рояль Плейеля, огромные вазы, в 1815 году здесь повесили портрет Россини венского художника Майера, изображающий его в зеленой мантии и красном берете; с обеих сторон от него повесили картины Рембрандта. В столовой в шкафах со стеклянными дверцами разместилось серебро, между двумя окнами, выходившими на Итальянский бульвар, стоял инкрустированный механический орган с группой вырезанных из дерева обезьян-музыкантов наверху. На полках, идущих вдоль стен, стоял превосходный фарфор; картины на стенах представляли собой охотничьи и рыболовные сцены.
В спальне Россини, которую он потом стал использовать как кабинет и где принимал посетителей, стояла кровать с пологом. Со временем эта комната вместила в себя поразительное собрание предметов. На камине тикали часы, увенчанные бронзовым бюстом Моцарта. На маленьком рояле Плейеля стояли фотографии испанской королевы и короля Португалии, обе подписанные для Россини. Стены были покрыты фотографиями и пейзажами. Между двумя окнами стоял большой шкаф красного дерева, в который постепенно складывались короткие произведения – «Грехи старости» и другие, которые Россини написал после «Болеутоляющей музыки». В центре комнаты рядом с фортепьяно стоял стол, заваленный периодическими изданиями, книгами, нотами и письмами: Россини использовал его для написания музыки и писем, для чтения и часто сидел за ним, принимая посетителей. Здесь же, когда он был в настроении (что случалось все чаще), он сидел и слушал музыкантов и певцов, жаждавших узнать его мнение, точнее говоря, ждавших его одобрения. Олимпия, по слухам, услышав странные звуки, доносившиеся из этой комнаты, говорила: «Россини снова в хорошем настроении!»
В рабочем кабинете Россини хранились произведения искусства, включая Мадонну, которая, по его мнению, являлась оригиналом Леонардо да Винчи, и серебряное украшение, предположительно работы Бенвенуто Челлини, которым он чрезвычайно гордился. Его меблировка включала в себя и трофейный кабинет, где были выставлены алебарды и огнестрельное оружие; музыкальные инструменты, и среди них скрипки, флейты, кларнеты, трубы и большая свирель из слоновой кости, которую он купил у тенора Марио, а также бюст самого Россини 11 и бюст Наполеона I работы Лоренцо Бартолини. Между двумя окнами стояла конторка, в ящиках которой хранились драгоценности, когда-то принадлежавшие Изабелле: броши, кольца и табакерки, а также почти тридцать наград, дарованных Россини. В последние годы его жизни мешанина этого кабинета была завершена подарком, преподнесенным ему Марио на семидесятилетие: шотландской табачницей, сделанной из головы козла с посеребренными рогами.
Режим дня Россини оставался неизменным. Он вставал около восьми часов, затем следовал легкий завтрак, состоявший из булочки и большой чашки кофе (который в последние годы его жизни иногда заменялся на два яйца всмятку и стакан бордо), в то время как Олимпия распечатывала и систематизировала для него полученную корреспонденцию. Затем Россини принимал посетителей, примерно до половины одиннадцатого, потом надевал длинный плащ, закалывал галстук своей любимой булавкой с портретом Генделя и отправлялся на прогулку. Если погода позволяла, он около часа прогуливался по бульварам или садился в фиакр и отправлялся с визитами к друзьям, например, к Ротшильдам или графу Пилле-Виллю. Он часто заходил в различные магазины, выполняя поручения Олимпии или чтобы купить продукты.
Однажды молодой Эдмон Мишотт сопровождал Россини в его набеге в район Маре, их объектом был магазин макаронных изделий, которым управлял итальянец по имени Канавери. Взобравшись по лестнице на третий этаж, Россини обратился к хозяину магазина:
– Это вы Канавери? Мне сказали, что у вас есть неаполитанские макароны, покажите мне их. – Затем, окинув холодным взглядом то, что положил перед ним хозяин, сказал: – Это? Но это же генуэзские макароны!
– Синьор, уверяю вас... – запротестовал хозяин.
– Итак, – ответил Россини, – если у вас нет неаполитанских макарон, никакие другие мне не нужны. Доброго дня.
И он стал спускаться по лестнице. Отставший Мишотт спросил у Канавери:
– Знаете ли вы, кто этот человек? Великий композитор Россини.
– Россини? – переспросил торговец. – Не знаю такого. Но если он так же хорошо разбирается в музыке, как и в макаронах, он должен создавать прекрасную музыку!
