рваную речь и обнаружить в ней хоть какой-то смысл, выходило, что Фроммер был прав, по крайней мере, отчасти.
Поскольку Войнич никак не мог справиться с ремнями на ногах Опитца, он попытался освободить тому руки. Каким-то образом он отстегнул первую пряжку, после чего Опитц высвобожденной рукой тут же начал вырывать вторую руку и одну из ног. Когда обе пряжки уступили, он попытался выйти из комнатки со стулом, все еще привязанным ко второй ноге. Войнич заорал на него дискантом, и сам перепугался собственного голоса:
- Опомнись, Опитц!
Тот на миг будто бы пришел в себя и, тяжело дыша, стоял, после чего пихнул Войнича в глубину помещения и только и сказал:
- Отодвинься.
Через мгновение Мечислав услышал грохот и шаги хозяина на лестнице. Больше уже не ожидая, он двинулся за ним. На низу он сунул ноги в тяжелые ботинки и взял чье-то пальто с вешалки, после чего остановился снаружи. Он видел, как Опитц неуверенным шагом покинул территорию пансионата, окончательно освобождаясь от стула, и вошел на мостик, чтобы присоединиться к походу мужчин. Там неожиданно он обрел нормальное положение, словно бы в него вступила новая сила, лицо сделалось спокойным, морщины на лбу разгладились; Войничу, который следил за ним, даже показалось, что Опитц сделался как-то красивее. Он присоединился к концу шествия, но храбро проталкивался вперед, обходя по пути своих знакомых, но тех было немного, у двоих или троих на руках или ногах можно было заметить порванные ремни. В основном, здесь были мужчины из санатория, но тут же шагал новый начальник почты, были санитары, а еще – Томашек покрытых паром очках. Практически в самом конце этой демонстрации, если не считать очень толстого лечащегося и художника из Гамбурга на инвалидской коляске, герр Людвига, размахивая тросточкой, шел Фроммер.
Войнич крикнул ему:
- Герр Вальтер!
Тот поглядел на него, практически не видя, бормоча что-то себе под нос, а потом развернулся вокруг своей оси в совершенно нефроммеровском жесте, ибо это выглядело так, будто бы он затанцевал.
Вот этот чуждый жест перепугал Войнича. Долгими скачками он помчался в курхаус, а потом по ступеням в кабинет доктора Семпервайса, где, опираясь на кресло, стояло ружье. Мечислав взял его в руки и проверил, действительно ли оно заряжено. Так оно и было.
Грохот выстрела прокатился над всем Гёрберсдорфом и несколько раз отразился эхом от окрестных гор, от Хохе Хайде, Флосте, Траттлау и Грос Шторч Берг, словно бы чье-то громадное сердце забилось ненадолго, только это не произвело никакого впечатления на участниках этого странного похода, ни на миг не прервав их марша.
А почему не я? – подумалось Войничу. Почему я не подвергаюсь безумию, почему думаю ясно, пугающе ясно?
У него сложилось впечатление, что смотрит на подготовку к некоему приему на свежем воздухе, словно бы народ двинулся на пикник или на концерт – ну да, не хватало только духового оркестра и флажков. Но толпа прошла мимо концертной раковины и двигалась дальше, туда, где можно было выйти на тракт, некоторые даже уже вступили в лес, не думая о том, что у них неподходящая обувь, что вместо пальто или плащей у них домашние куртки. Мужчины шли в прекрасном настроении, оговаривая цену зерна на мировых рынках или ситуацию на Балканах. Двигались они, соблюдая порядок, взаимно пропуская друг друга на становящейся все более узкой тропинке, или идя напрямую через лес, не обращая внимания на камни и еловые ветви. Опитц разговаривал с каким-то полным мещанином из Бреслау о своем дяде, который служил в папской гвардии; Лукас и Август же, похоже, о древних войнах, но, возможно, и о современной философии. Войнич какое-то время поспешал за ними, в совершеннейшем изумлении, с ружьем доктора Семпервайса, которое билось о его ноги, но на опушке леса остановился, а поход с безразличием прошел мимо. Озябший, он плюнул на все, и чуть ли не бегом возвратился в деревню.
Он уже собрался было зайти в Пансионат для Мужчин, когда передумал, прошел во дворик и заглянул в пристройку, где проживал Раймунд, которого он в шествии не заметил. И он тут же увидел его, прикованного к стулу цепями. Под противоположной стенкой валялся ключ, который парень отбросил, когда связал себя. У Раймунда было багровое лицо и налитый кровью молящий взгляд, но Войнич захлопнул дверь и отправился к себе.
Хорошо, что он не был свидетелем того, что происходило потом, когда колонна углубилась в лес. Туман обожал эти места. Яркая, радостная луна, которая до сих пор освещала все события, затуманилась, и теперь заливала лес сиянием, похожим на разведенное молоко, в этом свете у всех мужчин были трупные, бледные лица. Идущие заблудились среди деревьев и теперь буквально перли вперед с ожесточенными лицами, каждый шагал самостоятельно за собственной судьбой. Полосы похожего на мокроты тумана еще больше дезориентировали, вносили еще большее замешательство в ряды этой странной, отчаявшейся армии, хаотичной и не имеющей ничего святого процессии. Вскоре все ее участники разбрелись по округе, каждый в одиночку сражался с туманом, с шорохом веточек, со скрипом мха, с рисунком коры на деревьях и их растопыренными ветками.
.Опитц одиноко стоял на краю небольшой поляны, несколько сгорбившись, словно собираясь забросить себе на спину какую-то тяжесть. Он тяжело дышал, и каждое дыхание только охлаждало его больные легкие – он ведь был таким же больным, как и все – а потом серым облачком поднималось в морозном воздухе, ведь полная луна несла за собой зиму.
И во всем произошедшем не было ничего резкого, внезапного – скорее, то было скоростное, практически незаметное движение, в результате которого несчастный Опитц повис над землей. На его лице рисовалось выражение, которого мы до сих пор не видели: жалость. Наверняка он знал, что произойдет.
Немногочисленные остальные, что находились поблизости, поглядывали из-под деревьев на все это, словно бы проснувшиеся, с явным облегчением: ага, значит, не я! – и, вне всякого сомнения, с их стороны это было жестоко. Многие видели эту чудовищную мистерию уже не в первый раз, но, все наверняка было так же, как с родами у женщин – прошло достаточно много времени, чтобы забыть боль и страх; опять же, Schwärmerei тоже делала свое. Да, такое возможно, казалось, говорили их лица. Да, именно это как раз и происходит. То, чего мы более всего опасались, и что пытались отодвинуть от себя, обмануть, осмеять и обвести вокруг пальца. Но это вернулось в той же чудовищной форме и теперь забирает свою добычу.
Тело Опитца опало на землю в кусках, осыпая мох и ветви кустов
