– Ты очень ладная, красивая девочка, – шепчет он хрипло, поедая меня горящим взглядом, но к счастью, тут же берет себя в руки и возвращаясь на свое место на крышке унитаза, добавляет. – Однако, дефицитом красивых баб Долгов не страдает, поэтому мне интересно, зачем ты ему была нужна? Для шпионажа или все-таки это такой символический ход, чтобы показать нам, что в твоем лице он поимел и всех нас? Что скажешь?
– Не знаю, я не шпионила для него, и на сто процентов уверена, что он бы не стал ради сомнительного удовольствия устраивать подобный цирк на Дне Рождении своей дочери, – неимоверным усилием воли беру свою истерику под контроль и захожу в душевую кабину, чтобы поскорее скрыться от пронизывающих насквозь глаз.
– Это, Настенька, далеко не сомнительное удовольствие. Ты вообще в курсе, какие репутационные потери несет теперь твой отчим? Не закрывай! – доносится сквозь шум воды приказ Елисеева.
Я вздрагиваю и нехотя отпускаю ручку дверцы, торопливо отворачиваюсь и намыливаю вехотку, стараясь не паниковать, приговаривая про себя:
“Спокойно, Настя, ты выдержишь! Ты сможешь! Все будет хорошо, малыш будет жив!“
– Понимаешь ли ты, как это выглядит, когда губернатор края обвиняет главного работодателя края в коррупции и якобы ведет с ним ожесточенную борьбу, а потом выясняется, что его падчерица спит с этим самым главным работодателем и ни сегодня- завтра уведет его из семьи? Очень сомнительно, я тебе скажу. А когда падает уровень доверия к власти – начинаются проблемы, Настенька. Поэтому твоя задача сейчас повернуть ситуацию в нашу сторону, если, конечно, ты не хочешь, чтобы я запустил сюда парочку крепких ребят, и они не трахнули тебя по очереди, а то и одновременно. Говорят, многие бабы фантазируют на тему мжм, может, и тебе понравится два-три члена сразу.
Меня передергивает от этой мерзости. Зажмурившись, борюсь с подступившей тошнотой, и кое-как выдавливаю из себя:
– Где гарантия, что вы не запустите их, даже, если я выполню все условия?
– А зачем мне это?
– Откуда мне знать?
Елисеев усмехается и подходит ближе, меня начинает знобить, особенно, когда он признается:
– Ты мне нравишься, Настя…
– И поэтому вы стоите сейчас и измываетесь надо мной? – не могу сдержать сарказма, чувствуя спиной жалящий взгляд.
– И поэтому я хотел бы тебя для себя, – огорошивает он, заставляя все у меня внутри похолодеть. – Ты ведь неглупая девочка, все понимаешь…
О, да! Я все понимала. Этот ублюдок решил воспользоваться ситуацией и убить двух зайцев сразу. Раньше как-то не комильфо было, когда все чинно и благородно, хотя я уверена, все равно бы нашел способ договориться с отчимом, не зря же все подарочки дарил, да ручки целовал. Ну, зато теперь без лишних реверансов, мне же ничего иного не оставалось, как согласиться, чтобы получить хоть какую-то передышку и защиту, надеясь, что за это время у меня появится шанс сбежать или придумать, как спастись.
– Хорошо, я согласна, – шепчу помертвевшим голосом. – Только, если вы дадите мне немного времени, я не могу так сразу…
– Конечно, солнышко, – судя по довольному голосу, улыбается он. – Мы ведь не хотим еще больше испортить репутацию Григория Алексеевича. Пройдет суд, утихнут немного разговоры, и тогда уже никто не скажет, что ты шлюха, которая скачет от одного к другому. Да и мне пока нельзя светиться рядом с вами, чтобы не было проблем. Так что приходи в себя, в следующий раз хочу видеть тебя улыбающуюся, готовую где-нибудь отдохнуть. Договорились?
Я киваю и, закусив кулак, терплю, пока он касается моего плеча мимолетным поцелуем и ведет ладонью вдоль спины, словно оценивает только что приобретенный товар. Когда он, наконец, уходит, у меня подкашиваются колени. Опускаюсь в поддон душевой и трясущимися руками обхватываю живот, молясь, чтобы все было не зря.
Такой меня и застает ворвавшаяся в ванную мама.
– Настя! Настя, ты как? – бросается она ко мне и, заключив мое лицо в ладони, садиться рядом, не обращая внимание на льющуюся на нас сверху воду. – Он ведь не… тронул тебя? – спрашивает, лихорадочно вглядываясь в мои глаза. Я качаю головой и усмехнувшись, признаюсь:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Сказал, что позже.
Мама, задрожав, заходиться в слезах и порывисто прижимает меня к себе.
– Вот ведь тварь! – всхлипывает она, а я вдруг понимаю, что возможно, это и есть тот самый шанс.
– Помоги мне, – прошу отчаянно. – Пожалуйста, мама! Хотя бы раз сделай что-нибудь для меня.
Жанна Борисовна на мгновение застывает, а потом отстраняется. Смотрит на меня сквозь слезы и мне кажется, что я слышу, как разбиваются мои последние надежды, однако, в следующее мгновение она аккуратно проводит по моему лицу и кивнув, шепчет:
– Я помогу. Что-нибудь придумаю. Ты только сделай, как они скажут. Ради бога, сделай, Настя! Я не для того тебя родила, чтобы ты жертвовала собой, ради какого -то мужика. Они не ценят. Да и он сильный, справится, а ты… Что ты против них? Мы – всего лишь их слабые места, от которых они готовы избавиться в первую же трудную минуту. Ты должна думать о себе. Только о себе! Никто больше не подумает, Настя.
Следующие дни до суда я провела в соответствии с мамиными инструкциями: делала все, что мне говорят, а именно – отрабатывала свою обвинительную речь.
Благодаря этой суке – Зое Эльдаровне, обвинить Долгова не составило труда. Как оказалось, его сестрица была в курсе многих нюансов наших отношений, и знала, как их повернуть в нужную им с Можайским сторону.
У меня в голове не укладывалось, как можно быть такой мразью. Ладно чужих пускать в расход – таковы законы материального мира. В конце концов, не ты, так тебя, но сжирать своих – это за гранью. Уж не знаю, какую долю этого гребанного завода ей пообещали, и что у них с Сережей произошло, но на мой уже вполне себе далекий от наивности – спасибо Можайскому, – взгляд, не изобрели еще тех денег, которые стоили бы той цены, что рано или поздно придется заплатить за предательство близких людей.
К счастью, эта мерзкая тварь не появлялась передо мной, а то боюсь, не сдержалась бы и высказала все, что думаю о ней. Репетировать речь мне приходилось в компании отчима. Я повторяла ее раз за разом ему на потеху, умирая от стыда и протеста. Все во мне бунтовало против такого предательства, но Можайский не уставал напоминать, что меня ждет, если я не заставлю общественность поверить, что была не разлучницей и "воровской подстилкой", а жертвой насилия и преследования. А еще он постоянно твердил, что я должна благодарить Елисеева за интерес, иначе меня бы уже изуродовали. И я даже не сомневалась в этом, однако, не была уверена, что Елисеевский интерес не аукнется мне еще страшнее, чем угрозы Можайского.
В один из дней по новостям показали задержание Сережи. Оно так потрясло меня, что я едва не потеряла сознание. Видеть, как на него направляют автомат и заставляют лечь лицом на пол, было выше моих сил. Отчим же довольно потирал руки и в красках расписывал, что с Долговым сделают в СИЗО.
В тот момент я была близка к тому, чтобы схватить вилку и воткнуть Можайскому в глотку, а после провернуть еще несколько раз для надежности. Возможно, так и стоило поступить, и не пришлось бы проживать весь этот кошмар, именуемый судом.
В какой-то момент даже проскользнула рисковая мысль: "А может, рассказать все, как есть, попросить у суда защиты?". Но Можайский, будто предчувствуя, предупредил, чтобы я не вздумала глупить и геройничать. У них все якобы схвачено, я нужна только за тем, чтобы смыть пятно позора с репутации семьи, и, если я этого не сделаю, они с легкостью докажут, что после Долговского насилия у меня поехала крыша, и упекут в психушку, где со мной сделают такое, что смерть покажется мне избавлением. Честно говоря, она уже давно казалась мне онной, особенно, в суде.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Словно распятая на кресте, я стояла возле этой проклятой свидетельской трибуны и, чувствуя пронизывающий насквозь, взгляд Долгова, каждым словом убивала сама себя, наносила незаживающие раны.
