не покупают ни грамма.
— А англичане?
— И они тоже ни грамма.
— А вы?
— Я? А мне для чего?
Между нами стояло что-то непонятное мне, разговор выглядел абсурдно.
— Послушайте, дон Антонио, у меня там в машине целое состояние, миллиона на два…
— Теперь оно ничего не стоит, союзники больше не покупают.
Я чувствовал, как что-то сдавило мне горло, неужели все, ради чего мы рисковали жизнью, пошло прахом? Может, попробовать сбавить цену?
— Я могу уступить вдвое дешевле, ну к примеру, за двести…
— Ни вдвое, ни втрое, ни в десять раз дешевле никто не купит. Вы что, ничего не знаете? Где вы были?
— В кошмарном сне и, по-моему, еще не совсем проснулся.
— Вот, читайте!
Он протянул мне мадридскую газету, номер «Информасьонес», на первой странице крупным шрифтом набрано: «Адольф Гитлер погиб, защищая дело своей жизни, он не покинул бункера и встретил смерть, не дрогнув перед большевиками». Мне стало дурно, я не решался сказать себе то, что и так было ясным как божий день, далее шло более мелкими буквами: «Всю Европу всколыхнуло известие о том, что А. Г., возлюбленный сын католической церкви, отдал жизнь во имя спасения христианства… Но одновременно он обрел бессмертие, навсегда войдя в историю как человек, непревзойденный в своем величии. Он обратился в прах, но его непобедимый дух реет над нами. Вместе с посмертной славой Господь увенчал Гитлера лавровым венком грядущей победы над большевизмом…», дальше следовало нагромождение фраз, я понял одно, если мы чего-то срочно не предпримем, то окончательно загробим наше дело.
— Поэтому союзники отказываются покупать?
— Совершенно верно, зачем им вольфрам? С ним покончено.
— Вы не могли бы мне дать эту газету?
— В киоске на углу полно всяких газет.
Я вышел на улицу, Ховино ждал меня в машине с заведенным мотором, он походил на шофера-камикадзе со своей изувеченной ногой и изможденным лицом.
— Выезжай обратно на шоссе, по которому мы приехали.
— Ты о чем?
— Давай жми во всю!
Он слушал мои объяснения с ошарашенным видом, я пытался говорить как можно яснее, мне самому надо все осмыслить, но его практический ум сразу все усек, и он кратко подвел итог:
— Стало быть, теперь мы ни хрена не получим.
— Вот именно.
— Плевать мне на твоего друга, видно, он не из тех, кто любит раскошелиться.
— Давай лучше я сяду за руль.
— Может, податься к немцам?
Именно так мы и сделали, на первой странице «Информасьонес» я прочитал: «Адмирал Дениц, новый германский фюрер», я вдруг почувствовал себя германофилом, пускай они еще повоюют, пока мы не закончили наши дела.
— Ага, давай предложим наш груз немцам.
В груз вольфрама весом в несколько тонн, вот во что превратились зубы, пот, кожа, семя, хрящи, кости, кровь, волосы и ногти нескольких человек, проклятые черные камни, чтоб им пусто было, не мог я позволить себе раскисать, немцы — высшая раса, и они сумеют выстоять, вермахт еще нуждается в броне, устойчивой к сверхвысоким температурам, а для этого нет ничего лучше вольфрама, вот до чего я дошел, сначала воевал против них, а теперь ищу их помощи, Ховино стало еще хуже, он ослабел от сильного жара, нога не сгибалась, дорога совсем его доконала, я не очень-то разбирался в метеорологии, дул порывистый ветер, и на землю обрушился страшный ливень, дорогу почти невозможно было различить, я выбрал самую глухую, подальше от людной трассы, нельзя мне рисковать, а вдруг снова нарвемся на дорожный контроль, меня одолевал сон, мелькали указатели с многочисленными стрелками и дужками, пять разных направлений, сразу и не разберешь, куда охать, хотя, как известно, все дороги ведут в Рим, плохо то, что от бесчисленных поворотов, блужданий и снова поворотов в конце концов голова начинает идти кругом, мне уже было безразлично, ехать ли в Рим или в Сантьяго, спать, спать, до чего же все-таки изменчива и жестока судьба, одной рукой дает, другой забирает, сначала она, не раздумывая, вернула мне мое имя и одарила богатством, а потом тотчас лишила того и другого, на здоровье я пожаловаться не мог и чувствовал себя виноватым, в отличие от моего друга я цел и невредим, и словно в отместку за то, что мне удалось отделаться лишь незначительными царапинами, у меня начало жать в груди и разболелась голова, может, это мне тоже кем-то зачтется, на меня навалился сон, но на сей раз без Ольвидо, она не отгоняла его своими ласками, Колдунья любила длинные присказки, один час спит петух, два — пастух, три — батрак, четыре — рыбак, пять — святой, шесть — портной, семь — ворчун, восемь — болтун, девять — писака, десять — гуляка, одиннадцать — счастливец, двенадцать — ленивец, зато я вообще не могу уснуть, хотя глаза слипаются, вести машину ночью, да еще под таким дождем, истинное наказание, но случилось чудо, я сам страшно удивился, когда понял, что мы все-таки добрались до цели.
— Проснись, приехали.
Мы были в Кереньо. Я остановил машину на небольшой площади перед вокзалом, несколько в стороне расположились маленькие домики и длинное вытянутое здание с надписью: «Управление рудников «Эль-Эхе». Часы показывали семь утра.
— Ну и дождь! Черт знает что!
— Подожди меня здесь, я пойду узнаю.
— У тебя пистолет с собой?
— Пожелай мне ни пуха ни пера и постучи по дереву.
Двери и окна дома были наглухо закрыты, я затарабанил изо всех сил и с надеждой вглядывался, не появится ли свет в каком-нибудь окне, капли воды стекали мне за шиворот, я почувствовал, как они проникают даже в трусы.
— Господин Монсен!
Из водосточной трубы низвергались потоки воды, на цветочных клумбах перед домом гортензии сгибали головки под напором ветра, и капли дождя катились по ним как слезы, а едва раскрывшиеся желтые пушинки мимозы дрожали так, что казалось, вот-вот осыплются.
— Эй, мистер Шнойбер!
Мимо проходил какой-то старичок под зонтиком, прижимая к себе кувшин с молоком.
— Я думаю, вам никто не откроет.
— Послушайте, а вы не знаете, где…
Старичок засеменил дальше, не обращая внимания на мой вопрос, возможно, он его даже не слышал. Я смотрел ему вслед, и неожиданно моей душой овладело необъяснимое спокойствие. Я вернулся к нашему «форду».
— Пошли в бар, нам не мешает выпить горячего кофе.
— Мне бы аспирина раздобыть, а то совсем невтерпеж.
Бары на вокзалах обычно не закрываются круглые сутки, там всегда видят, что у кого под крышей делается, а если уж здесь неизвестно, то наверняка даже исповедник об этом не знает. У
