мокрую одежду, и это были одни из лучших минут в моей жизни. А потом я намыливал ее тело, и это развлечение дорого мне обошлось, потому что Джулия обрушила меня самого в воду, а вместе со мной и все мои кредитные карточки.
Потом я надел на нее мои джинсы, в которых она утонула, и рубашку, в которой она тоже утонула — инициалы тоже утонули — я просто тащился, видя, как девушка буквально пропала в комке из моих шмоток. Джулия кинула беглый взгляд на свои Swatch, и я не осмелился больше произнести ни слова, впрочем, я совершенно не знал, что ей сказать. Я даже не сумел признаться, как мне было с ней хорошо и что я с удовольствием побыл бы с ней еще немного.
Без лишних разговоров я подвез Джулию до бара. Из-за опасения все тех же злобных взглядов она вышла из машины и пошла, даже не посмотрев в мою сторону, будто путана.
40
Крепкая дружба — это всегда недополученная любовь, хотя кто-то, может, так и не считает.
Вот что пришло мне в голову, пока я смотрел на безмятежно спящего возле меня Рикардо. Дыхание его было ровное, и казалось, что он улыбается даже во сне, пытаясь вселить безмятежность и в меня. У него это получилось превосходно. Получается, что он тоже оказался каким-то образом привязан ко мне, что он по-своему любил меня, а я так ничего и не сделал для него. Потому что это был я.
Я всегда считал себя от кого-то зависимым, потому что ощущал свою слабость и неприспособленность, но вот сегодня ночью я пришел к противоположному мнению о себе, и это принесло облегчение.
После страстного секса с Джулией провести ночь в камере Грандуки было бы для меня невыносимо, мне требовалась компания, и я постучался в комнату к Рикардо.
Рикардо сидел за бутылкой Bucanero и слушал Te tomare’ una foto, и я решил свой последний вечер в Колле провести в его компании. В комнате не было жарко, зато у нас было темное пиво — это все оно, кощунственно, по-сектантски вновь погнало горючку по моим жилам. Мы болтали про все на свете, в основном про наши семьи, но только не про мои безумные романы, хотя Рикардо был в курсе. Он говорил, что в мире есть только один народ, который может соперничать по темпераменту кубинцам: это неаполитанцы. Потом поинтересовался у меня относительно моих отношений с кокой, эта тема его явно беспокоила, ему необходимо было составить для себя ясное представление, так он выразился. Я же со своей стороны хранил молчание, ибо нечего мне было сказать, мне оставалось лишь констатировать эту беду, которую даже любовь, боюсь, не сможет пересилить. «Тебе бы надо в наркологический центр обратиться», — тихо сказал Рикардо, но я сделал вид, что не расслышал.
На самом деле я и сам не знал, достанет ли у меня когда-нибудь сил завязать, хватит ли мне вообще мужества. Мне сейчас опять предстояло общаться со своей мамой, которая обязательно впадет в депрессию. Потом мне придется сменить друзей, потому что кроме как о кайфе поговорить с ними больше не о чем. Мой брат будет крайне разочарован, потому что только кокс реально держал нас вместе. Но были ли мы с ним близкими?
Мне оставалось разве что уцепиться за Аниту, но я бы и ее утащил на дно. Если я сумел продержаться двадцать дней на плантациях, то, наверное, и клинику где-нибудь в Аризоне перенес бы без труда. Может быть. Не найдя ничего в холодильнике, мы с Рикардо отправились завтракать к Мене на кухню, которая быстренько сварганила нам закусон. Донна Лавиния ускакала в Монтальчино, потому что в цеху лопнула труба, и там затопило половину подвала, так что попрощаться с ней у меня не получилось. Может, пожалуй, и к лучшему, расставания всегда приводили меня в неловкость. Несколько раз, когда мне не хотелось ни с кем прощаться, я приходил в такое замешательство, что людям казалось, будто мне вообще все по фигу.
Когда я протянул Мене на прощание руку, у нее на глаза навернулись слезы, поэтому я растаял и два раза неловко поцеловал ее, добавив, что ее виноградный пирог — это что-то. Мена, правда, поняла так, что мне помимо виноградного пирога захотелось покушать еще что-то. Ладно, Бог с ней, обычные трудности перевода.
Рикардо помог мне собрать то, что когда-то называлось Louis Vuitton. Парень складывал одежду как-то по-особому, а я так вообще никогда ничего не умел складывать, короче, каждый собирал вещи на свой манер, я пытался подражать Рикардо и немало позабавился при этом. Наши физические действия, казалось, восполняют недостаток слов, хотя все самое важное мы уже высказали друг другу ночью, слова эти труднопереводимы и не поддаются интерпретации.
Я покинул свою комнату быстро и решительно, не имея желания похныкать, как это принято у постромантиков перед отбытием домой в конце путешествия. Но при всей моей ненависти к церемониям я все же не мог не спуститься к винному цеху и не сказать пару слов Виттории, поэтому я попросил Рикардо проводить меня, не посвящая его, впрочем, ни в какие подробности.
Витторию мы увидели в одном из чанов, из которого сливалось вино: вернее, мы увидели только ее желтые сапоги, которые торчали из проема. Время от времени на свет божий появлялось лицо Виттории, чтобы глотнуть кислорода. Увидев меня, Виттория резко сменила выражение лица, однако сумела сдержать гнев, выстроив завесу молчания.
Я пришел в замешательство, я решительно не знал, что говорить, тем более женщине, которая вилами выгребает из контейнера раздавленные виноградины и прочую шелуху, к такому я не был готов. Поняв, за чем я пришел, Виттория приостановила работу и вылезла из металлической бочки наружу.
Я собрался с духом и произнес фразу, которая мне показалась наиболее дружелюбной:
— Ты приедешь ко мне в гости в Милан?
— Это что, ты так извиняешься?
— Да, так. Извини меня. Если хочешь, повторю еще раз.
Лицо Виттории помрачнело, но выражение гнева на нем теперь уступило разочарованию, как у человека, который готов был сказать тебе очень многое, да вот только ситуация не сложилась, ведь, как известно, самые сокровенные вещи люди доверяют не близким друзьям, а случайным попутчикам. Виттории удавалось общаться со мной только через вино, хотя я ее и не всегда внимательно слушал, а в конце концов взял да и все испортил своей мальчишеской выходкой.
— Не
