— Прекратите! Прекратите! Прекратите!
— ...в порядке, Скейн?
— Что произошло?
— Вы стали падать со стула,— отвечает Пид Роклин.— И побелели как мел. Я подумал, вас хватил удар.
— Сколько времени я был без сознания?
— Ну, секунды три-четыре, мне кажется. Я подхватил вас, поддержал — тут вы и открыли глаза. Проводить вас в каюту? Или, может, заглянуть в лазарет?
— Прошу извинить меня, — хрипло отвечает Скейн и покидает комнату отдыха.
Галлюцинации начались вскоре после того, как Скейн перенапрягся с Костакисом, и поначалу он воспринял их как нарушение памяти после шока. В основном это были сцены из прошлого: во время фуги он переживал их заново с такой интенсивностью и яркостью, будто и впрямь возвращался назад во времени. Он не вспоминал, а снова проживал тот или иной отрезок прошлого, следуя сценарию, от которого не мог отступить ни на йоту. Эти странные экскурсы в прошлое были легко объяснимы: его мозг пострадал и теперь вытаскивал в поле зрения сегменты предыдущего опыта, пытаясь очиститься от осколков и залечить раны.
Однако если возврат в прошлое был понятен, то заходы в будущее — нет. Этому он не мог дать никакого объяснения. Сцены скитаний по чужим мирам, призрачные беседы с неизвестными людьми, вид кают космических лайнеров, незнакомых отелей и пассажирских терминалов — все это казалось порождением фантазии, домыслами пострадавшего мозга. Даже когда Скейн различил в этих болезненных проблесках неизведанного определенную структуру, он не понял сути происходящего. Впечатление складывалось такое, будто он что-то разыскивал или совершал паломничество; фрагменты еще не пережитых событий, которые ему было позволено увидеть, встраивались в логически последовательную структуру путешествий и поисков. Порой сцены и разговоры повторялись, иногда по нескольку раз в день, всегда по одному и тому же сценарию, так что постепенно он выучил их буквально дословно. Несмотря на немалый объем этих эпизодов, он упорно воспринимал их как короткие сегменты ночных кошмаров. И даже представить себе не мог, с какой стати повреждение мозга привело к тому, что он видит все эти сны наяву о долгих космических перелетах и неизвестных планетах, такие живые, такие реальные.
Только спустя много месяцев после инцидента с Костакисом истина открылась ему. Одно незначительное событие, которое он считал порождением фантазии, он переживал уже семь-во-семь раз, в целом или по частям. В этой галлюцинации он жарким весенним утром стоял в каком-то общественном саду перед огромным причудливым зданием, а мимо гуськом проходила гротескная процессия туристов-инопланетян, издающих странные скрипы и лязганье, с ингаляторами, респираторами и масками, распыляющими ионы. Вот и все.
Потом, спустя четырнадцать месяцев после срыва с Костакисом, сложная юридическая коллизия привела его в один из городов Северной Каролины. Выступив в суде, он предпринял долгую прогул ку по мрачному, жалкому городу. В конце концов, как бы по волшебству, он оказался перед огромными металлическими воротами, а за ними виднелось нечто вроде темного разросшегося парка — дубы, рододендроны и магнолии, рассаженные в изящном официальном стиле. Согласно вывеске на воротах, это было имение какого-то миллионера девятнадцатого века, открытое для всех и сохраненное в своем древнем состоянии, хотя город настойчиво пытался вторгнуться сюда.
Скейн купил билет, вошел и долго бродил по прохладным тенистым лужайкам. Потом тропинка внезапно свернула, он вышел на яркий солнечный свет и увидел огромный серый особняк с парапетами и шпилями, с массивной галереей и широкими лестницами. Удивленный, он зашагал к нему, поскольку узнал в этом особняке здание из своей повторяющейся фантазии. Приближаясь к дому, он заметил на галерее красные, зеленые и фиолетовые фигуры — те самые, скрюченные и искривленные, уже виденные прежде, феерическую орду чужеземных путешественников, приехавших подивиться на чудеса Земли. Головы без глаз, глаза без голов, множество конечностей и полное их отсутствие, тела, похожие на опухоли, и опухоли, похожие на тела — вся фантазия вселенной была представлена в этом сборище жизненных форм, таких чуждых... и не совсем чуждых для него. Это была не фантазия. То, что он видел, естественно и точно вписывалось в последовательность событий текущего дня; ничего беспорядочного, нереального, назойливого. И через несколько мгновений «видение» не растаяло, Скейн не вынырнул из него в реальную жизнь. Потому что это и была сама реальность, только он уже видел все это прежде.
Еще дважды на протяжении нескольких последующих недель с ним происходили похожие случаи, и в итоге он наконец осознал, чем на самом деле были его фуги: прыжки во времени, назад и вперед, и в последних случаях ему открывались проблески собственного будущего.
Т’ан, верховный король Шан, обратился к Хсиа Ни с вопросом:
— Вначале уже существовали отдельные сущности?
— Если в начале их не было, откуда бы они взялись потом? — ответил Хсиа Чи — Если последующие поколения станут исходить из предположения, что в наше время сущностей не было, будут ли они правы?
— Значит, для сущностей не существует «до» и «после»? — спросил Т’ан.
На это Хсиа Чи отвечен:
— Конец и начало любой сущности не имеют границы, от которой они начинаются. Начало одной может быть рассмотрено как конец другой; конец одной может быть рассмотрен как начало следующей. Кто может точно провести различие между этими циклами? А вот что лежит за пределами всех сущностей и до всех событий, мы знать не можем.
Они добираются до Персея и входят в расположенную рядом вращающуюся небесную аномалию, структурно схожую с Панамским каналом, но имеющую меньший потенциал. Она разгоняет корабль до скорости свыше ста световых лет. Это последнее ускорение данного маршрута. Корабль будет мчаться с такой скоростью два с половиной дня, пока не достигнет Сциллы, главной станции торможения в этой части Галактики. Там его поймает упругая силовая сеть диаметром двадцать световых лет в минуту и замедлит до субсветовой скорости, без чего он не сможет войти в систему Аббонданцы.
Почти все время Скейн проводит в своей каюте; он мало ест и совсем мало спит. Он почти непрерывно читает; руководствуясь, главным образом, прихотью, берет в обширной библиотеке корабля самые разнообразные книги.
Рильке. Кафка. «Природа физического мира» Эддингтона. «Услышь нас, Господь, в раю, обители Твоей» Лаури. Элиас. Дики. «Психология времени» Фресса. «Мечта и иллюзия» Грина. По. Шекспир. Марло. Тернер. «Бесплодная земля». «Улисс». «Сердце тьмы». «Идея прогресса» Бьюри. Юнг. Бюхнер. Пиранделло. «Волшебная гора». «Крах» Эллиса. Сервантес. Бленхейм. Ките. Ницше.
Его сознание переполняют образы, обрывки стихов, диалоги, не всегда доступные пониманию аргументы. Он проглядывает книги бегло, словно сорока, выискивая яркие места. Слова создают несмываемый слой на внутренней поверхности его черепа. Он обнаруживает, что эта словесная перегрузка в какой-то степени помогает отгонять фуги; возможно, его сознание придавлено к настоящему этой свинцовой грудой беспорядочно сваленных чужих гениальных мыслей, и, пока он читает, его не так часто выбрасывает с временной линии.
Его разум бурлит. «Человек — это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, канат над пропастью» [3]. «Пока у меня еще есть терпение» [4]. «Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится. Одной лишь каплей был бы я спасен» [5]. «Я и не знал, что смерть взяла столь многих» [6]. Эти отрывки помогают мне не рассыпаться окончательно. Hoogspanning. Levensgevaar. Peligro de Muerte. Electricidad. Опасность. «Дайте мне мое копье» [7]. «Древний отче, древний искусник, будь мне отныне и навсегда доброй опорой» [8]. «Нравится вам этот сад? Почему он ваш? Мы изгоняем тех, кто разрушает!» [9]. «И они ступили на корабль и направили его по волнам, все дальше и дальше по морю праведности» [10]. Не существует «официальной» теории времени, согласующейся с символами веры и признанной всеми христианами. Христианство не волнуют научные аспекты этой проблемы или психологический анализ — только то, как она соотносится с реалистической точкой зрения: христиане не признают, подобно некоторым восточным философам, что временное существование есть иллюзия. «Глубины чресл рождают трепетанье, стена разрушена, все схвачено огнем. Мертв Агамемнон» [11]. «Сановитый, жирный Бык Маллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва» [12]. «В небесах иль средь зыбей вспыхнул блеск твоих очей? Как дерзал он так парить? Кто посмел огонь схватить?» [13]Эти отрывки помогают мне не рассыпаться окончательно. «Иеронимо снова безумен» [14]. «Я звездочет, который видит лик неведомой планеты чудных стран» [15].
