её на свою фамилию. Обошлось без ненужных вопросов. Жизнь налаживалась. Я вернулась на работу, правда, сначала всего на полставки. Толя настоял.
Новый год справляли у нас – с родителями. Как ни странно, Толя хорошо контактировал и с мамой, и с папой. Мне как-то сказал, что комфортно чувствует себя в нашей семье. И это наполняло мою душу теплом и необычайной лёгкостью, от которых рождалась уверенность, что нет ничего невозможного, что мир устроен разумно и правильно, и что нам всё по плечу.
Когда Диди исполнилось 4 годика, я вышла на работу на полную ставку. Наше счастье, что мы поначалу не очень почувствовали эти девяностые, благодаря нашей работе. Работали много, я порой задерживалась допоздна, но никогда не наталкивалась на непонимание со стороны мужа. В доме не было сцен ревности. Толя любовался мной, гордился, я чувствовала это даже без слов.
А потом я оставила свою красивую работу-праздник и перешла в кооператив. Там платили намного больше. Но через пару лет кооперативы начали закрываться – один за другим. Падали, как карточные домики. Вскоре закрылся и наш. Меня перехватили, и я стала работать на совместном предприятии. Повезло, очень. Обязанностей было много, что-то осваивала с нуля, то, о чём раньше не имела понятия, но это было невероятно интересно. И по зарплате неплохо совсем.
Именно тогда начались проблемы у Толи на работе. Какое-то время он сидел дома, и я стала основным кормильцем. Видимо семья – это сообщающиеся сосуды: кто-то там, сверху, следит за балансом и если в одном месте поднялось – в другом падает. Разваливались все структуры, люди теряли не только деньги, но и насиженные места, теряли привычные способы заработка.
Из Ташкента тогда многие уезжали. Для нас это была закрытая тема, мы её даже не обсуждали. Как и не говорили о втором ребенке. Дай Бог было поднять одного. Толя крутился, как мог, но не получалось найти что-то стабильное, приносящее достойный заработок и позволяющее чувствовать уверенность в завтрашнем дне.
А потом он ушёл в бизнес. У него были связи, а у его партнёра – финансы. И этот, с финансами, оказался настолько непорядочным и нечистоплотным… Такая, общем-то, банальная ситуация и такой предсказуемый финал. Толя оказался на улице, именно тогда, когда все было организовано и успешно покатилось. Мы потом слышали, что этот бизнес, в который было вложено столько знаний, сил, времени и нервов, очень преуспел. Но этот успех был уже чужим.
Мы все тогда не представляли, что будет дальше, жили одним днём. Очень выручала мама со своим вязанием. На это был вечный спрос. Да, отсеялись многие постоянные клиентки, которым она вязала годами, вместо них появились новые. Им было труднее угодить, но у мамы это получалось.
А потом родители заговорили об отъезде. К этому в итоге приходили во многих семьях, даже в тех, где об этом и не помышляли ранее. Я видела, что Толе неприятны эти разговоры, но он молчал. Лишь раз сказал:
– У меня старики во Фрязино.
Я всё понимала. Мы ездили к ним, когда Дианочке было три годика. Познакомились. Успели. А потом было уже не до поездок. Хотя… Были поездки. В Турцию. Челноками. Один раз с подружкой поехала, а второй раз – уже с Толей. Во-первых, таскать надо много, а во-вторых, – сама понимаешь. Да, нечего там женщинам одним делать. Я это сразу усвоила. Но надо было как-то крутиться. Вся страна крутилась и выкручивалась.
Дианочка пошла в школу. С ней не было хлопот – такой лучик света. Училась усердно, старалась. Совсем не в меня. Усидчивая, упорная уже с первого класса. Хотя, мама говорила, что копия я. Внешне, наверное. Те же волосы – прямые, гладкие, только чуть темнее. И глаза темнее – серые. Редкий цвет, красивый. Спокойная, ласковая, папина принцесса. Мы оборудовали ей уголок на балкончике, и она рисовала там часами.
И все было бы ничего. А потом посыпалось.
Папа перенёс микроинфаркт. Вдруг, на ровном месте. С работы ушел. Вернее, его ушли. Были сумасшедшие сокращения, оставляли молодых и здоровых. Естественный отбор. Его уволили одним из первых. Пенсия, на которую далеко не уедешь. Походы по врачам. А потом обширный инфаркт. Он умер в больнице. Не дотянул до 65-ти. Совсем немного. Это был такой удар для всех нас. Папа, который никогда не нервничал, не психовал, уголок спокойствия, тихая гавань для всей семьи. Всегда на своём привычном месте в углу дивана. Дианочка очень тянулась к нему – они могли болтать о чем-то часами так тихо, что никто не слышал.
Это был 1994-й год. Мама осталась одна. В квартире, которая вдруг стала такой огромной. На какое-то время она перестала брать заказы, бродила потерянно из угла в угол, перекладывала мотки ниток, сортировала пуговицы. И нам не удавалось привести её в чувство, вернуть к жизни. Уехали многие её подружки. С некоторыми даже была связь. Письма, которые шли вечность, – из Иерусалима и Бостона, Нью-Йорка и Хайфы.
А потом она решила. И был долгий разговор со мной, а потом с нами двумя. Она не убеждала нас, нет, просто объяснила, что не может больше жить в этой квартире, где ей всё напоминает папу. Что разъехались практически все ее знакомые и приятели. И что так изменился её родной город. Что там она получит государственную квартиру, пенсию и сможет ещё подработать. Что там солнце, море, мандарины. Мне было больно и горько это слышать: пенсия, море, мандарины. О чём она говорит? Какие мандарины? А как же я, как же её внучка? Толя сидел с каменным выражением лица и молчал. А мама и не пыталась нас переубеждать или уговаривать. И это было так непонятно. Понятно стало позднее: она знала, чувствовала, что Толя ехать не захочет и не хотела сеять между нами раздор. Моя мудрая мама. Жаль, что тогда я этого не понимала.
Пару лет перед отъездом она работала очень и очень много. Собрала деньги, приватизировала и неплохо продала квартиру. Улетела она в 1997, летом.
И полетели письма. Да, она скучает, очень, но не жалеет ни минуты. Пока она живёт на съёме, но встала на очередь в хостель. Её город с названием "Врата надежды" в 12 км от Тель-Авива. Самый центр. Сюда её затащила давняя клиентка, Пашенька. Да, в субботу нет автобусов, но ходят маршрутки, и она может себе позволить съездить к морю. В общем, на всё хватает. Начала вязать понемногу, Здесь такие нитки и не надо доставать, заказывать кому-то. Прямо на базаре малюсенькая лавчонка, в которой чего только нет! Паша помогает с клиентами, она
