Голос является средством приведения человека в нормальное состояние, средством его воспитания и образования. Раскрытие социально-культурной обусловленности сообщения и восприятия аудиовизуальных знаков обнаруживает, что в этой сфере все происходит не случайно и что философская аналитика остается востребованной в обществе, устойчивость и порядок которого определяют уже не истина и мораль, а масс-медиа. Значит ли это, что созданные теорией познания, семиотикой, наконец, когнитивистикой технологии анализа языка как органа познания уже не имеют применения? Думается, что нет. Во-первых, «виртуальная реальность» пока еще не является глобальной, и вопрос об истине остается весьма важным в самых разнообразных сферах человеческой деятельности. Во-вторых, новые медиумы – образы и звуки – вовсе не лишены когнитивного содержания. Конечно, музыку нельзя сводить к образу: например, марш не является изображением кавалерийской атаки. Но и объяснение воздействия мелоса на душу человека не исчерпывается ссылкой на магнетопатию. Психолингвистика раскрывает важную роль слуховой ориентации в окружающей среде. Таким образом, можно говорить о достижении некоего баланса антропологического и когнитивного подходов к анализу аудиовизуальных медиумов коммуникации. Речь идет не просто о разделении сфер применения и соблюдении политкорректности. На самом деле необходима модернизация как теории познания, так и антропологии. Очевидно, что понятие знания, выработанное в рамках письменной культуры, сегодня оказывается явно недостаточным. Различие субъекта и объекта не характерно не только для таких процессов, как любовь и еда, но и для таких взаимодействий, которые описываются в современной генетике или теории информации.
Техническая культура породила такое новое агрегатное состояние языка и письма, которое имеет мало общего с традиционной религией, гуманизмом и метафизикой. С их помощью уже невозможно артикулировать способ бытия современности. Традиционные понятия и различия уже не позволяют понять такие культурные феномены, как знаки, произведения искусства, законы, нравы, книги, машины и другие искусственные «вещи». Их невозможно распределить по таким различиям, как дух и материя, душа и тело, субъект и объект. Это ослабило интерес к субъектно-объектным отношениям. Представление о реально существующей памяти и самоорганизующихся системах отбрасывает старое различие природы и культуры, ибо они оказались сторонами информации. Преодолевая односторонние воззрения материализма и идеализма, необходимо выработать оригинальный взгляд на культурные и природные объекты. Информационная материя, искусственные механизмы представляют собой реализацию инстанций души и субъективности. В ходе технической эволюции существенным образом оказался модифицированным классический образ мыслящего и переживающего Я. Биотехнологии и информационная техника рассчитаны на мирного субъекта, формирующегося в пространстве сложных текстов и сверхсложных контекстов. Не случайно многие современные философы пишут о постгуманистической философии. Так формируется матрица гуманизма после гуманизма.
Речь и письмо
Язык возникает как медиум устной коммуникации, стимулирующей взаимодействие присутствующих. Говорящий и слушающий слышат одно и то же и объединяются в некое сообщество. Значимыми для аудитории являются ритмика, музыка, риторика речи, личная память певца-сказителя. Метакоммуникативное условие речи: невозможно говорить, не предполагая, что тебя слышат и понимают. Присутствие уже поддерживает коммуникацию, даже если слушающий ничего не говорит. Весьма значима личная идентичность говорящего и слушающего, а также осуществление требуемого действия. Устная речь по существу является перформативом: она сама является речевым действием, т. е. затрагивает души слушателей и побуждает их к поступку. В этом отличие митингов от масс-медиа. Если перед экраном телевизора зритель новостных программ, замирая от ужаса, впадает в имагинативную кому, то студенты после лекции иногда спрашивают, что же делать, и разочаровываются, если им отвечают, что мир не надо изменять.
Устная речь зависит от конкретного, обжитого места и времени, наполненного общими переживаниями и воспоминаниями. Чтобы вызвать нужную интеракцию, необходимы сход, близость, соседство, словом, единство слушающих. Те, кого нет среди них, – чужие. Устная коммуникация генетически проистекает из транса, экстаза, сакральности шамана, который и является прототипом рассказчика. При этом не нужен посредник, который толкует сообщения. Рассказчик захватывает слушающих и ведет их за собой. Общее переживание развертывания истории – главное достоинство устной коммуникации.
Недостаток речевой коммуникации в том, что она ограничивает возможности сохранения и припоминания; сакральное в устной традиции быстро забывается, обесценивается и меняется. Поскольку устных коммуникаций много и они различны, трудно достичь унификации. Согласие достигается как единодушие, а не познание и обоснование, отсюда проблематично предполагать существование устойчивой социальной памяти. Голос сопротивляется повторной распознаваемости смысла, он слышим и понимаем лишь в момент говорения. По словам Н. Лумана, устная коммуникация, даже если разговор записан, передает смысл коммуникации, но не коммуникацию смысла[76]. Вовлеченность слушающих и говорящего, их диалог, значимость пауз, тональностей, жестов и выражений тела – все это не может быть записано. Речь выполняет также и автопластическую функцию: я есть такой, как я звучу. Голос приводит человека в нормальное состояние. Это призыв к самому себе. Но как все на свете, голос имеет и опасные стороны и может использоваться во вред человеку.
Письмо, запись первоначально не преследовали коммуникативных задач. Первые письмена, скорее всего, имели сакральный характер, т. е. были тайнописью. В Китае письмо было связано с предсказанием – умением распознавать будущее по знакам. (Может, таково назначение каббалы?) Затем стали вести учетные записи числового характера. Собственно, и архив не был некой библиотекой, содержащей тексты для чтения. Скорее всего, письмо как коммуникативный медиум возникает в эпоху государств для управления и дипломатии. По мнению М. Мак-Люэна, эмансипация от племенных зависимостей была связана с усилением визуального компонента чувственности, подстегиваемого письменностью. «У кочевых народов письмо появилось не раньше, чем у них начала развиваться архитектура, или „огражденное пространство“. Ибо письмо представляет собой заключение в визуальные границы невизуальных пространств и чувств, а, следовательно, абстрагирование визуального из привычного взаимодействия чувств.»[77] До изобретения фонетического алфавита письменные знаки считались формой вещей. Например, орнамент был не художественным образом, а сакральным знаком невидимого мира. Кости, внутренности животных, полет птиц, сны принимались как знаки, указывающие на скрытые обстоятельства. Гадания, кажущиеся сегодня произвольными, на самом деле снимали множество субъективных заблуждений. Симбиоз гадания и письменности является, по Н. Луману, признаком высоких культур, однако он сохраняет приоритет устной речи. Мудрец, в отличие от философа или ученого, опирается на различение кодов благосклонных или неблагосклонных знаков. Но он еще не пользуется моральными различиями, характерными для греко-римской «пруденции» или христианской морали.
По мере дифференциации общества межличностные контакты становятся менее социально значимыми. Письменность увеличивает число запоминаемых различий, а также вещей и событий. Изобретенная для сакральных целей, она постепенно становится формой коммуникации. Особенность письма в том, что оно уже не привязано к единству говорящих, которые собрались и объединились в данное время и в данном месте с целью принять конкретное решение и осуществить определенное действие. Даже если не звучит непосредственный призыв к действию, а рассказывается история, то она становится событием современности, что происходит благодаря соучастию. Наоборот, письменный текст, написанный в прошлом, доходит до читателя не сразу. Он требует понимания, рефлексии и интерпретации. Речь будит действие, она интерактивна. Важнейшим признаком эволюции письменности был отрыв знаков от вещей. В письменности событие и сообщение дифференцированы, включается рефлексия и интерпретация. Письмо может быть отложено и осмыслено. Решения принимаются не сразу, а спустя какое-то время. Собственно, письменность и рождает мышление.
В отличие от звучащего слова, заполняющего слышимое пространство, навязывающего себя всем, кто присутствует в нем, письмо компактно и незаметно. Его легко скрыть или игнорировать. Зато оно живет и после смерти автора, который продолжает говорить с потомками. Надгробные надписи – первые попытки жить после смерти. Благодаря письменности вымысел и фантазия получают возможность реализации в литературе.
