Возможно, от вопроса о том, что первично: мысли или эмоции, следует отказаться, по крайней мере, когда речь заходит о происхождении языка. Тем не менее бесспорно, что первичный язык сформировался как язык мифов и сказаний, восхваляющий богов и героев. В этом можно видеть некие праформы философского и даже научного мировоззрения. Однако важнее заметить другое. Миф и сказание – это даже не рассказ и тем более не прототеория, а узнаваемая мелодия, объединяющая первобытный коллектив на основе того, что можно назвать материнским языком.
По-настоящему час языка пробил тогда, когда «запоздалый», с «задержанным развитием» человек накопил достаточный интеллектуальный потенциал, чтобы позаботиться о создании и сохранении культурной теплицы. Культура и традиции выступали гарантией существования избалованного животного, каким являлся человек, научившийся использовать свои руки для строительства и обороны своего жилища. Теперь эволюция пошла в направлении создания и сохранения более широкого культурного пространства.
М. Хайдеггер писал о языке, который есть дом бытия. «Язык есть дом бытия, живя в котором человек экзистирует, поскольку, оберегая истину бытия, принадлежит ей.»[79] Можно ли рассматривать М. Хайдеггера как неоязычника, восставшего против письменной культуры с позиции электронных медиумов? На самом деле он критиковал электронные коммуникации и ратовал за рукописное письмо и медленное чтение. Но при этом действительно стремился преодолеть установку восприятия мира как объекта.
Антропологические последствия письменности
Выражением всех наших чувств служит речь. Использование письма для коммуникативных целей долгое время регулировалось на основе речи. Раньше чтение текста сопровождалось проговариванием. Печатный текст ускорил процесс чтения, усилил роль глаза. Он стал своеобразным механизмом, подобным изобретению колеса. Чтение превратилось в последовательное восприятие статичных изображений, которое при достижении определенной скорости создает иллюзию органической полноты. «Фонетический алфавит редуцировал одновременное действие всех чувств, которое мы видим в устной речи, к визуальному коду.»[80] Эволюция письма пошла по линии абстрагирования как от звука, так и вида букв – они превратились в «прозрачные» знаки, отсылающие к «значениям»[81]. На основе связи лишенного значения знака с лишенным значения звуком сформировался западный человек. «Письменность развивает у людей способность фокусировать свой взгляд на некотором расстоянии перед образом, так что мы воспринимаем всю картинку одним взглядом. У бесписьменных народов такая привычка не выработана, они видят предметы иначе. Они скорее сканируют предметы и образы, подобно тому как мы это делаем с печатным текстом – сегмент за сегментом. Иными словами, они не способны отстраниться от предмета, видеть его со стороны и полностью сливаются с ним или эмпатически проникают в него. Глаз используется не как орган перспективного видения, а, так сказать, как орган тактильного восприятия.»[82]
Уже греческая вазопись осуществлялась на основе перспективы и концептуальных моделей природы. Неудивительно, что Платон видел угрозу онтологическому сознанию в абстрагировании визуальности от других чувств. Однако полный отрыв визуального от других ощущений состоялся в эпоху Возрождения. Произошла визуализация не только пространства, но и времени. Линейное повествование в литературе аналогично перспективе в живописи. М. Мак-Люэн указывал на общие предпосылки развития науки и искусства. Классика – это физика Ньютона и письмо-повествование с его каузальностью и последовательностью. Современность – это физика энергии и символическое искусство. «Гомогенность, однородность, воспроизводимость – вот основополагающие компоненты визуального мира, пришедшие на смену аудиотактильной матрице.»[83] Эта гомогенность распространилась из искусства на военную и гражданскую жизнь в целом.
Речь и письмо не эквивалентны. Письменность фиксирует не звуки, а различие. Отсюда вытекают особенности перевода одного в другое. Язык обретает свою форму на основе дифференциации звука и смысла. Письменность символизирует это различие в медиуме оптики. Суть дела в изменении не столько знаков, сколько формы, которая слабо передается в устной речи. Благодаря выражению единства некоего различия письменность обеспечивает новые операции письма и чтения, где различают не звук и смысл, а сочетание букв и смысл. Устная речь в силу затруднений в дифференциации звука и смысла содержит значительный элемент «заговора», когда речью, именами пытаются действовать на вещи.
Создание оптических медиумов языка привело к тому, что главным в нем стала не связь с реальностью, а дифференциация знаков. С открытием письменности наступила эпоха грамматики и логики. Вместе с письменностью началась телекоммуникация, т. е. транспортировка знаков вместо вещей. Она обеспечивала представление того, чего нет в настоящем. Письменность требует меньшего количества энергии, она социально избыточна, ибо расширяет круг адресатов и требует не участия, а подсоединения к коммуникации. Читателя интересуют не мотивы создания сообщения, а сам текст, который не побуждает к действию, а подлежит интерпретации.
В силу того, что событие, сообщение и реакция разорваны во времени и пространстве – ведь сообщение всегда запаздывает, – образ мира конструируется как бытие (устойчивое, законосообразное целое). Письмо предполагает рефлексию писателя, учитывающего, что его послание будет прочитано в будущем, а также интерпретацию читателя, для которого письмо приходит из прошлого. Коммуникация завершается пониманием, в котором соединяется прошлое и будущее. Поскольку письменность не связана, как разговор, с пространственной близостью, главной проблемой для нее становится время. Отсюда упор на стабильность медиума и формы.
Н. Луман определяет письменность как медиум распространения. Дело не ограничивается переносом информации. Повышается неопределенность понимания смысла. Письменная коммуникация не требует постоянной смены ролей говорящего и слушающего, в ней утрачивается взаимность. Герменевтическая теория письма, в которой центральным понятием становится текст, пытается доказать, что между автором и читателем возникает такое же отношение, как и между участниками устного диалога. Действительно, долгое время считали, что речь и письмо не различаются, что текст – это записанный буквами голос. Но если обратить внимание на форму, в которой протекает письменная коммуникация, то обнаружится ее важное отличие от речи. Письмо упорядочивает суждения и строится по линейному принципу. В нем действуют новые критерии значения и авторитета. В речи главное – громкий голос и величие, в письме – знание того, чего не знают другие. Письмо и чтение осуществляются в одиночестве и оказываются несоциальными активностями. Социальной является лишь сама коммуникация. Центр ее тяжести смещается в сторону информации. Устная речь больше обеспечивает согласие людей и меньше – передачу информации. Грубо говоря, люди не сомневаются в том, что известно всем; они просто болтают или обнажают свою душу; тот же, кто угрюмо молчит, вызывает опасения, ибо скрывает свои намерения. Письменность обостряет внимание к предметности, следствием чего является контроль за субъективностью и авторством. По сравнению с рапсодическим потоком речи письмо сообразуется с критическими установками знающего другого и содержит ссылки на другие источники. Так формируются понятия, необходимые для правильного познания и мышления. Эволюция письменности запускает механизм рефлексии наблюдения более высокого порядка, чем речь. Как пишет Н. Луман, письменность настраивает свой аутопойэзис на наблюдения второго порядка.
Первоначально умение читать и писать было ремеслом специалистов – писцов. Причем не все, что говорилось, можно было записать. Слоговое письмо использовало идеограммы, и поэтому при записи и чтении возможны были неясности. Лишь фонетическое письмо обеспечивало параллель устной и письменной коммуникации. Письменность, как и устная речь, не производила удвоения мира. В результате ее распространения удваивался не мир, а коммуникация. Будучи искусственными, буквы стандартизовались и легко усваивались, кроме того, они способствовали образованию новых слов и, таким образом, обеспечивали возможность сообщения необычных ситуаций. Алфавитное письмо быстро стало доступным широким массам, общество стало письменным. В Афинах распространение грамотности достигло такой степени, что стало возможным создание литературных произведений. Это породило критику. Так письменность обрела себя: она перестала быть лишь средством записи речи, письменная коммуникация стала самостоятельной.
