бюстгальтер, что уж говорить о телефоне. Тысяча мыслей пролетела за секунду, пока я соображала, где может быть моя сумка.
«Интересно, кто меня раздевал? Кто принес и уложил в кровать? Надеюсь, это была Лиззи или я сама, хотя какая теперь разница…»
Я осторожно поднялась с пола и растерла слезы по щекам, Джонатан стоял, прислонившись спиной к двери, опустив голову, что-то рассматривая в замысловатых узорах ламината. Услышав, что я зашевелилась, он посмотрел на меня, но его взгляд царапал, заставляя отвернуться.
– Твоя сумка здесь, – наконец выдавил он, выпрямляясь сам.
– Угу… – это все, на что я была способна.
Преодолевая себя, я подошла к нему в надежде, что музыка затихнет, но ошибалась: Muse надрывались все громче, обличая все переживания в слова. Мне казалось, что они поют о нас, о наших чувствах:
Это могло, могло быть неправильно, но лучше было бы наоборот.
Это могло, могло быть неправильно – позволить нашим сердцам зажечься.
Это могло, могло быть неправильно, мы роем себе яму?
Это могло, могло быть неправильно, это неподвластно нашему контролю.
Я смотрела в глаза Коула, наполненные тоской, и не могла ничего сделать, меня колотило от того, что я там видела. Схватившись за сумку, я расстегнула молнию и нащупала телефон, а Muse все продолжали рвать сердце:
Я буду ждать тысячи лет,
Просто чтобы увидеть твою улыбку.
Прекрати молиться ради любви и мира:
Ты разбудишь стражей мысли.
Мы не можем спрятать правду внутри себя.
Наконец я посмотрела на экран и отбросила сумку в сторону, не отрываясь от глаз Джонатана.
– Том, – сказала я.
– Не отвечай, – попросил Коул.
Я нажала на «ответ» и поднесла трубку к уху.
– Том… – прохрипела я в трубку.
– Детка? – услышала я его грудной голос. – У тебя все хорошо?
– Да, Том. Я у Лиззи, проснулась здесь утром и…
– Я знаю, дорогая. Она звонила мне вчера, – объяснил он, хотя это должна была сделать я.
Джонатан стоял рядом и слушал, наблюдая за мной.
– Том, нам надо поговорить, – выпалила я. – Это очень важно.
Джонатан напрягся рядом и сжал кулаки, желваки на его лице пришли в движение, эта реакция только подстегивала меня.
– Что-то случилось? – удивился Том. – Ты же знаешь, я сегодня еду на встречу насчет нового проекта.
– Да, я помню, просто хотела кое-что сказать тебе перед отъездом.
– Детка, я думал, ты меня проводишь, но Лиззи сказала, что ты неважно себя чувствовала, так что…
– Том, Том! Сколько у меня времени? Я успею тебя застать?
Коул бросил на меня взгляд, полный отчаяния.
– Приезжай, через час такси меня увезет в Гатвик. Поторопись, – беспокоился Том. – Я тоже должен тебе что-то сказать.
Подумав, что я не успею застать Страуда, я решила сказать все по телефону, как бы это мерзко и низко ни выглядело. Но в эту же секунду Джонатан шагнул ко мне и вырвал сотовый из рук. Я пыталась подпрыгнуть и дотянуться до телефона, который он сжимал правой рукой у себя над головой, но моего роста явно не хватало.
– Хватит, – властно сказал он и, выключив, отбросил смартфон, попав в нутро сумки.
– Нет, – злилась я, колотив его по груди, говоря о том, что он не может так поступать со мной. Я била кулаками, чтобы сделать ему больно, но у меня не было сил, чтобы нанести ему на самом деле сильный удар.
Его куртка отлетела к сумке, а прохладные руки коснулись моего лица, нежно обхватив его, что заставило меня сдаться, опустив руки и разжав кулаки. Он всматривался в мои глаза, а я задыхалась, погружаясь в дикую глубину его зрачков. Коул гладил большими пальцами мой подбородок и губы, а я целовала их, чувствуя на подушечках его пальцев соль от слез, которые жгли мои щеки.
Когда не было больше ни сил, ни выдержки, Джонатан уткнулся лбом в мой лоб и прошептал:
– Больше не могу…
И поцеловал меня, сначала легко, просто касаясь, но с каждым поцелуем его губы становились все жаднее и требовательнее. Они терзали и заставляли отвечать с такой же страстью, с таким же отчаянием, словно доказывая, как трудно ему было противостоять силе желания. Он целовал долго и мучительно, до последней капли воздуха в легких, до головокружения и слабости. И мы оба отдавались власти, которая так долго нас притягивала друг к другу.
Он шептал в шею, зарываясь в волосах, что не может без меня, что сойдет с ума, если я опять исчезну, просил, чтобы я не поступала так с ним. У меня подкашивались ноги, и я хваталась руками за его спину, сжимала в руках его рубашку, гладила родинки на его шее, стараясь успокоить его и себя, но то, что нас наконец толкнуло друг к другу, не поддавалось никаким резонам.
Прогнувшись под напором Джонатана, я не могла больше устоять на ногах, тогда он шагнул вперед, прижимая меня к стене холла, к шершавой стене, которая на секунду давала прийти в себя, а потом опять уносила из реальности, когда поцелуи становились слишком глубокими.
Его руки блуждали по моему телу, а губы сводили с ума. Я готова была отдаться ему, хотя понимала, чем это все может закончиться, но была не в состоянии остановиться. Лучше так. Пусть так. Раз, а потом можно все потерять…
Я взяла его за руку, слегка успокаивая, нежно гладила пальцами вверх и вниз, не разрывая поцелуя и задыхаясь от его настойчивого и отчаянного напора. Наши пальцы сплелись, и он поднял мою руку над головой, прижимая ее к стене, а второй осторожно стал двигаться, касаясь легонько горячими подушками пальцев моей кожи вниз по руке, потом вверх, доходя до подмышечной впадины, касаясь груди. Мой гортанный вздох завибрировал между нашими губами.
Он пытался забраться под мою футболку, я то же самое пыталась проделать с его. Мы так сильно распалили друг друга, что не заметили звук домофона, который не переставал звонить.
– Damn… – буркнул Коул и отпустил мои горящие губы, но не вытащил руку из-под майки. Его губы искривились в улыбке, сладкой и довольной, и он поцеловал меня в краешек губы, стараясь немного прийти в себя и восстановить дыхание. Потом дотянулся до кнопки домофона и сказал:
– Кто там?!
В потрескивающем динамике были отчетливо слышны высокие нотки Лиззи:
– Это я! Открывайте быстро дверь!
Она кричала что-то еще, но Джонатан нажал на кнопку и вернулся ко мне, целуя щеки и глаза. Этой минуты мне хватило, чтобы немного одуматься и прийти в себя, понять, что сейчас здесь будет Лиззи, которой придется смотреть в глаза, а дома меня
