Почему-то у меня это стихотворение связывается с блокадой Ленинграда. Наверное потому, что в то далекое страшное время мама чаще других говорила нам этот стих.
Очень ясно мне запомнился день, когда вошел дедушка и сказал мне: «Молись, девонька, за Ленинград, молитва праведна и чиста». И я молилась горячо и искренне. Ведь подумать страшно было, что происходило в Ленинграде. И вот прошло 40 лет. Как быстро прошло время.
Виктор Викторович, а Вы были в Ленинграде во время блокады? Так хочется побольше знать о Вашем детстве.
Вот Вы думаете, что я сумасшедшая или у меня навязчивая идея. Но нет. Я сама по-всякому рассуждала, что же произошло со мной? Я часто спрашиваю себя, стыдно ли мне, что я пишу Вам. По всем правилам логики, должно быть стыдно. А я пишу, значит, мне не стыдно. Правда, когда я пишу письмо, мне всегда кажется, что оно будет последним, но проходит время и я снова пишу. Значит, это что-то вроде алкоголизма, да?..
Теперь я напишу Вам о том сне, который я приняла за действительность. Со мной и раньше так случалось, что я путала то и другое. Начну с того, что я выпила целый стакан портвейна (это такая мразь). Стою в прихожей. Звонок. Входят двое мужчин. Один говорит: «Да она пьяная». Меня пошатывало. Я с криком: «Я знала, знала, что узнаю вас!» — и бросилась к Вам. «Что такое?» — сказали Вы и оттолкнули меня плечом. Я обиделась и убежала в ванную. Вы подошли к двери и насмешливо спросили: «Это вы-то худенькая и миниатюрная?» Я пригласила Вас на кухню. Другой мужчина исчез. «Это такой успех вы у мужчин имеете?» — тихо сказали Вы, давая мне понять, что я пьяная. Я закурила. Потом провела вас в комнату, велела Вам сесть на диван, сама села на другой его конец и закинула ногу на ногу. Вы были очень маленького роста, в темном костюме и смотрели в пол. Потом мы подошли к окну. «Это на тот дом Вы по ночам смотрите? — опять спросили Вы. — А где тот камень?» Я ответила: «Вот он, нашла на Локсе». А Вы сказали: «Я был на Локсе». Повернулись и пошли к двери. Я прислонилась к косяку. Вы взяли меня за руку, долго смотрели на нее, потом поцеловали. Это уж слишком. Я сказала: «Будете в Москве, заходите». Вы: «А вы пишите мне письма, адрес знаете».
Представляете, когда я проснулась, то была близка к отчаянью. Ведь я думала, что это было на самом деле.
Я сейчас ничего не читаю, так только, кое-что. Смотрели ли Вы по телевизору «Россия молодая»? Очень уж мне понравились Сильвестр Петрович и Митенька, и вообще все.
Сейчас глубокая ночь, а я все хожу по комнате и безостановочно твержу: «Вечер был, сверкали звезды…» А вечером плакала навзрыд над звуками полонеза Огинского. Господи, какая музыка!
Л. Б
1984
Здравствуйте, Виктор Викторович!
Мне так много надо написать Вам, так много у меня событий и всевозможных ситуаций происходило и происходит сейчас. Я Вам уже писала, что меня кто-то всесторонне проверяет. Кто? Я этого не знаю. Иногда мне кажется, что это люди, но потом я убеждаюсь, что люди сейчас пока не знают мгновенной и всесторонней передачи мыслей на расстояние, на огромные расстояния. Люди не знают, что было с человеком (я имею в виду себя) в прошлом, вплоть до его самых мельчайших интимных переживаний. Они знают все, даже то, что я, наверное, забыла. Иногда мне кажется, что я больна, потому что слишком непостижимо то, что со мной происходит. В одном я убеждена, что меня учат хорошему. Им известно все. Люди пока так не могут. А я иногда думаю, что я чья-то стереосистема, потому что понимаю вдруг то, что мне не дано понимать. Тут участвуют все, даже всех и не перечислишь: о Боге я уже писала, наука, жизнь, здравоохранение, палеонтология, филология, поэзия, художники, природа в целом и, самое главное, — любовь. Когда у нас с ними шла беседа на эту тему, я спросила: «Вы проверяете, настоящая ли у меня любовь? Я говорю — настоящая». Они ответили: «Что и требовалось доказать». Я не знаю, для чего им это требовалось.
Когда я не работала, они помогли мне бороться с грязью, во всех ее проявлениях. Покончили с моим пьянством навсегда, о курении — потом.
Если бы мне все записать, хотя бы главное из того, что со мной происходит, получилась бы необычайная книга: связь жизни с реальной фантастикой.
Они научили меня относиться с настоящей любовью к больному сыну и старой матери, любви к Родине.
Виктор Викторович, может ли нормальный человек не спать 8 дней и при этом оставаться трудоспособным, покупать продукты, готовить пищу?
Они зовут меня просто Лидой и сказали: «Мы легких путей не выбираем». Все описать невозможно, ибо каждую секунду я разговариваю с ними, они поддерживают меня во всем, хотя мне не очень-то легко приходится.
Они подарили мне созвездие, открыли мне красоту Луны и снега на ветке шиповника, красоту Большой Медведицы, прелесть незаметной березки. О чем мы только не разговаривали. Обо всем! Но, видимо, я нарушаю какие-то законы земного бытия, сама того не сознавая.
Я работаю и чувствую себя хорошо.
Л. Б
1985
Здравствуйте, Виктор Викторович! У меня тут чудеса продолжаются. Вы, наверное, уже поняли, что то, о чем я Вам пишу в последних письмах, — этим не шутят.
Опишу Вам чудесные видения. Как-то я прилегла днем отдохнуть (я работаю через день), закрыла глаза и увидела, как будто откуда-то издалека плыл по воздуху ко мне образ «Сикстинской Мадонны» Рафаэля. Спокойный, немного улыбающийся взгляд, неповторимо прекрасное лицо было так рядом, что все во мне замерло. Образ Мадонны тихо плыл ко мне по пространству, потом как будто засверкал какими-то необычными лучами, и зазвучала музыка. Я закричала. Я слушала музыку про то, что краски звучат, музыкой был охвачен весь образ. Что со мной творилось? Я вскочила, бегала по комнате, зажимала себе рот, удивление было настолько сильным, что сердце рвалось на части. А я только повторяла: «Мама, мамочка моя родная, да как же это, да что же это?» Я долго не могла успокоиться. Даже сейчас, когда я это пишу, я волнуюсь и меня пробирает дрожь. Я представила, как Рафаэль тихо открыл картину и как все упали на колени.
Потом, спустя некоторое время, я увидела портрет самого Рафаэля. Сначала перед моими глазами заискрился, закружился какой-то большой черный камень с бриллиантами, и он превратился в автопортрет Рафаэля. Этот чудный, немного вопросительный взгляд. Я только сейчас поняла, до меня дошло, что мне показали не на словах, а на деле обаяние личности. Я была потрясена этим.
Мне показали много прекрасных лиц, в частности, мне улыбнулся неповторимой улыбкой римский юноша, похожий чем-то на Вас, Нефертити мне открыто улыбалась и девушка, лучше которой я нигде не видела, только разве что у себя на камне. Я еще многого Вам не написала.
Л. Б
1986
Здравствуйте, Виктор Викторович!
Я давно Вам не писала. Не знаю, хорошо это или плохо. Я сейчас в отпуске, и у меня есть свободное время.
Должна сказать, что необычное состояние, в котором я нахожусь вот уже больше двух лет, продолжается. Я, как обычный человек, работаю, делаю все домашние дела, а в голове по-прежнему идет напряженное мышление, и я все так же с кем-то разговариваю. Иногда мне надоедают, и я говорю: «Найдите какого-нибудь ученого, вот с ним и разговаривайте». Тогда мне дают разрядку. Всего не опишешь. И особенно тайное остается тайным.
Однажды мне показали одного молодого человека. Я терялась в догадках: «Кто бы это мог быть?» Помог случай. Пришла ко мне старушка соседка и, как обычно, начала жаловаться на врачей: как она сунула врачу в карман десятку («Мало», — сказал кто-то рядом). Я прыснула в кулак и больше не могла разговаривать. Потом на кухне я вспомнила про клятву Гиппократа и мысленно говорю: «Милый мой Гиппократ, тебя же предают на каждом шагу!»
Я не хожу к врачам, не проверяюсь. А у меня, видимо, болела поджелудочная железа. Кто это испытал, тот знает, какая это боль, ни сесть, ни лечь. У меня было два приступа. И вот я опять почувствовала приближение третьего. Боль была ужасной. И вдруг у меня в голове: «Обезболивающий укол». И было сделано одно приятное движение именно в том месте, где боль чувствовалась сильнее всего. И мгновенно вся боль прошла. Что это такое? Я сама не знаю.
А сколько смешных случаев — не сосчитать. Я только удивляюсь, если бы мне все записывать, то «записки сумасшедшей» были бы изумительны. Как-то я иду в магазин, зашел разговор про Цезаря. Мне сказали какую-то колкость, а я говорю: «Отстаньте от меня, следите лучше за своей женой». И осеклась: все-таки это Цезарь, и я где-то читала, что жена Цезаря вне подозрений.
А как они комментируют передачи по телевидению — я ухожу в другую комнату, не могу же смеяться без передышки при своих ребятах. Пример. Репортер спрашивает в кафе у молодой женщины: «А чем вы занимаетесь дома после работы?» Она: «С работы придешь, телевизор посмотришь, деньги пересчитаешь, и как это получается?» Она же не могла так сказать?!
