не один.
— О, — ответил он, улыбнувшись, — я только заносил записи в свой дневник.
— Дневник? — переспросила я удивленно.
— Да, — ответил он. — Я храню его здесь. — Говоря это, он положил руку на фонограф.
Меня это страшно взволновало, и я выпалила:
— Да ведь это побьет даже стенографию! Можно мне послушать, как он говорит?
— Конечно, — ответил он быстро и встал, чтобы его завести. Затем он остановился, и на лице его отразилась озабоченность. — Дело в том, — начал он, испытывая неловкость, — что у меня записан только дневник, а так как в нем исключительно — почти исключительно — факты, относящиеся ко мне, может быть, неудобно, — то есть я хочу сказать… — Он остановился, а я попыталась вывести его из затруднения:
— Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте мне услышать, как она умерла; я буду очень благодарна. Она была мне очень, очень дорога.
К моему удивлению, он отвечал, лицо его выражало ужас:
— Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете!
— Почему же? — спросила я, ибо меня стало охватывать какое-то жуткое, ужасное чувство.
Он опять замолчал, и я видела, что он старался придумать предлог. Наконец он пробормотал:
— Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое-нибудь определенное место из дневника.
В то время как он это говорил, его осенила мысль, и он сказал с неосознанным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью:
— Это совершенная правда, клянусь честью.
Я не могла сдержать улыбку, на которую он ответил гримасой.
— Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не приходило в голову, как найти какое-нибудь определенное место в том случае, если бы мне захотелось его просмотреть.
К концу этой фразы я окончательно решилась, уверенная в том, что дневник врача, лечившего Люси, может многое прибавить к нашим сведениям о том ужасном существе, и я смело сказала:
— В таком случае, д-р Сьюард, лучше разрешите мне переписать его на пишущей машинке.
Он побледнел как мертвец и почти закричал:
— Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете я не дал бы вам узнать эту ужасную историю!
Тогда я почувствовала, что меня охватывает ужас: значит, мое предчувствие оказалось верным!
Я задумалась и машинально переводила глаза с одного предмета на другой, бессознательно ища какой-нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остановились на огромной кипе бумаг, напечатанных на пишущей машинке, лежавшей на столе. Его глаза встретили мой взгляд и бессознательно последовали в том же направлении. Увидав пакет, он понял мое намерение.
— Вы не знаете меня, — сказала я, — но, когда вы прочтете эти бумаги — мой собственный дневник и дневник моего мужа, который я переписала, — вы узнаете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца, но, конечно, вы меня еще не знаете — пока; и я не вправе рассчитывать на такую же степень вашего доверия.
Он, несомненно, благородный человек. Несчастная Люси была права.
Он встал и открыл дверцу шкафа, в котором были расставлены в определенном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и сказал:
— Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь я вас знаю, и позвольте сказать, я должен был бы знать вас с давних пор. Я знаю, что Люси говорила вам обо мне, так же она говорила и мне о вас. Позвольте мне искупить свой невежливый поступок. Возьмите эти валики и прослушайте их. Первые шесть штук относятся лично ко мне, и если они не ужаснут вас, тогда вы меня узнаете ближе. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи.
Он сам отнес фонограф в мою гостиную и завел его. Теперь я узнаю что-нибудь приятное, потому что он познакомит меня с другой стороной любовного эпизода, одну сторону которого я уже знаю…
ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА
29 СЕНТЯБРЯ. Я был так поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены, что не замечал времени. Миссис Харкер еще не спустилась вниз, когда горничная позвала к обеду, и я сказал: «Она, наверное, устала: пусть обед подождет еще час». И я вернулся к своей работе.
Как раз когда я кончил чтение дневника, вошла миссис Харкер. Она была прелестна, но очень печальна, и в ее глазах стояли слезы. Это меня глубоко тронуло. Видит Бог, у меня самого были причины для слез, но мне не дано облегчать душу слезами; и теперь вид ее прекрасных, блестевших влагой глаз поразил меня в самое сердце.
— Я чрезвычайно боюсь, что огорчил вас, — сказал я возможно мягче.
— О нет, не огорчили, — ответила она, — но ваше горе бесконечно меня тронуло. Это удивительная машина, но она до жестокости правдива. Она передала мне мучения вашего сердца с болезненной точностью. Никто не должен больше услышать их повторение! Видите, я старалась быть полезной; я переписала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я.
— Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает, — сказал я мягким голосом.
Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно:
— Ах да! Но ведь они же должны!
— Должны? Почему? — спросил я.
— Потому что часть этой ужасной истории касается смерти бедной, дорогой Люси и всего, что вызвало ее, потому что для борьбы, которая нам предстоит, для избавления земли от этого ужасного чудовища мы должны владеть всеми знаниями и всеми средствами, какие только возможны. Я думаю, валики, которые вы мне дали, содержали больше, чем мне следовало бы знать, но я вижу, что ваши записки проливают яркий свет на эту мрачную тайну. Вы позволите помочь вам, не правда ли? Мне известно все до определенного пункта, и я уже вижу, хотя ваш дневник довел меня только до 7 сентября, в каком состоянии была бедная Люси и как подготавливалась ее ужасная гибель. Джонатан и я работали день и ночь с тех пор, как нас видел профессор Ван Хелсинг. Джонатан поехал в Уитби, чтобы раздобыть еще сведения, а завтра он приедет сюда, чтобы нам помочь. Нам незачем таиться друг от друга, работая сообща, при абсолютном доверии, мы, безусловно, будем сильнее, чем если бы некоторые из нас блуждали впотьмах.
Она посмотрела на меня с такой мольбой и в то же время проявила столько мужества и решимости, что я сейчас же согласился с ее пожеланием.
— Вы будете, — сказал
