с места, и, не помня себя от отчаяния, и не обращая внимания на острую боль в ноге, принялся метаться по дому, врываясь во все комнаты и распахивая все двери.
– Каролина! – кричал я без остановки. – Отзовись, если ты здесь!
Забежал я и в ту самую ванную, с ужасом представляя, что увижу там совершенно реальные потеки крови, но и она была пуста. Тогда я бросился в кабинет господина Асфиксии, и когда распахнул дверь, то просто рухнул на пороге от неожиданности.
Во-первых, меня встретил искренний злорадный смех. Во-вторых, на меня в упор смотрело самодовольное и смеющееся этим самым смехом лицо господина Асфиксии. Но смотрело оно на меня не в его реальном воплощении, а с экрана большого телевизора, стоявшего на его письменном столе.
– Наконец, – произнес он, и я понял, что на экране идет прямая трансляция. – Наконец, Мой Друг. Заждались мы вас, ох, заждались, – говорил он, прекратив смеяться, но продолжая издевательски улыбаться. – Носитесь по всем дому, как полоумный с этим топором, смотреть – одна потеха. У меня камеры по всему дому, Мой Друг. Совсем по всему дому. Я уж думал, что сюда не забежите, что не поговорим мы с вами. Испугался даже. Право же, немного испугался. Ну, чего вы так смотрите на меня? Возьмите себя в руки, Мой Друг, в руки прямо возьмите. Или вы действительно думали, что я настолько глуп, чтобы привести жертву в свой дом, где вы меня станете искать? Я ведь знал, что вы станете меня искать, Мой Друг. Знал ведь.
– Где она? – прохрипел я, усаживаясь на полу, у открытой двери, и чувствуя отвращение и к этому психу, и к самому себе за то, что оказался так легко и жестоко обманут.
– Так вот же она. Вот же!
Господин Асфиксия попятился от камеры, к которой почти вплотную прижимал свое лицо. Я увидел за его спиной Каролину. Увидел еще живой, и от этого сразу стало легче дышать. С руками за спиной, она была привязана к стулу, в центре какого-то гаража или сарая, заваленного различными строительными инструментами. Рот между зубов был плотно завязан красной тряпкой. По заплаканному лицу ее был размазан макияж, волосы растрепаны, но видимых повреждений на ее лице заметно не было. На одежде – джинсах и голубой рубашке, – тоже не было пятен крови или других признаков насилия. Но самое страшное: на шее ее свободно болталась петля из колючей проволоки, и эта деталь требовала от меня напряжения всех сил, чтобы сохранить спокойствие и найти способ хоть как-то повлиять на ситуацию. И, кроме того, я сразу понял, что нет никакого смысла тратить время на оскорбления или проклятия; понял, что господин Асфиксия уже во вкусе, уже чувствует себя в одном ряду со своими кумирами, и, разумеется, уже считает всех остальных дураками, в том числе и меня. И разубеждать его в этом не стоило.
Каролина, увидев меня, заплакала. Наверное, уже в сотый раз за последние часов шестнадцать, которые она провела в плену у своего похитителя.
– Ну вот. Опять началось, – укоризненно простонал господин Асфиксия. Когда он отошел, я увидел, что одет он в свою униформу – камуфляжный костюм. – Заткнется на десять минут, а потом опять начинает. Никак не могу объяснить ей, что рыдания ее и причитания про ее ребенка абсолютно бесполезны. Сегодня ты умрешь, – сказал он с ласковым смешком и потрепал несчастную девушку за щеку. – Сегодня она умрет, Мой Друг, – улыбнулся он и мне. – Умрет, как труп. И вы ничего не сможете с этим сделать. Ни-че-го, – раздельно добавил он. – Умрет, как труп; забавное выражение, не находите?
– Вы достигли своей реализации восторга, да, господин Асфиксия? – спросил я, глядя на экран по возможности спокойным взглядом.
– О да, Мой Друг! Да! – встрепенулся маньяк и вновь подскочил ближе к камере. – А ведь представьте, что я уже списывал себя со счетов. Считал, что слишком стар, что по психологическому портрету не подхожу. А тут, ваша подружка! О, если бы не она, я бы, конечно, никогда не стал бы тем, кто я теперь. Это именно она, эта девушка, с которой вы так страстно совокуплялись на мосту, сделала меня счастливейшим человеком.
– Что вы делали в парке психов той ночью?
– О, я часто хожу туда, Мой Друг. Зарядиться местной энергетикой, так сказать. Полюбоваться на психушку, на этот мост, помечтать о том, что, может быть, и мне когда-нибудь повезет пройти в тех стенах, например, психиатрическую экспертизу, после которой меня признают вменяемым и припишут все мои убийства не психу, а человеку. Понимаете, Мой Друг? Я считаю, что все зло на нашей планете непременно должно быть приписано именно человеку, иначе это и не зло вовсе. Вовсе не зло, если не от человека.
– Как же, господин Асфиксия? Как же вы нашли в себе смелость совершить убийство? Тем более, что Червоточина не робкая девушка.
– О, тут вы совершенно правы, Мой Друг. Совершенно правы. Отнюдь не робкая девушка. Сама накинула на себя петлю, сама и затянула, так что мне оставалось только не разжать руки и подержать ее так минутку. Всего минутка – и вот, я совсем другой человек.
– Что вы такое говорите? Вы хотите сказать, что Червоточина пыталась убить себя сама?
– Непременно так, Мой Друг. Но лишь отчасти. Сам бы я на это не пошел. Я там прятался просто, а когда она побежала с моста в мою сторону, то растерялся и так и остался стоять у ствола одного из деревьев, точно прирос к месту, с такой же вот петлей в руке, какую вы сейчас видите на шее моей секретарши – скоро уже бывшей секретарши. В таком виде и попался ей на глаза. А дальше все как в сказке. Как в сказке, Мой Друг. Она вдруг замерла, глядя на меня и наверное прочитала в моих глазах испуг и мечту, которую мне никогда не осуществить самому. Никогда бы не осуществил сам, тут вынужден признаться. Ну и помогла она старику, святая ее душа. Улыбнулась мне как-то странно, подошла, подняла мои руки, накинула петлю себе на шею, и затянула, крепко ухватившись за мои запястья. Тут уж я, разумеется, не имел права опозориться. Нет, не имел такого права, вы не станете спорить, Мой Друг. Да и невозможно это было, потому что восторг сразу захватил мою душу, сразу вся прошлая жизнь со всеми ее удовольствиями померкла в сравнении с одной этой секундой. Померкла, Мой Друг, даже не сомневайтесь. Однако должен признаться, что возможно я
