армейские сапоги, к которым впоследствии добавились нож с булавой:
– Почему вы не сдали армейскую амуницию при демобилизации?
– Кому? Той штабной крысе, которая смотрела на нас как на дерьмо? Нет, винтовку я не сдать не мог, но пистолет, сапоги и холодное оружие оставил себе. И знаете, оберкомиссар Вюнш, ни разу об этом не пожалел. Они мне пригодились и не единожды.
– Что было дальше?
– От Лаага до Хинтеркайфека было недалеко идти, но дорога шла через лес. Я добрался до фермы, но встал в лесу так, чтобы меня нельзя было увидеть из дома. Видимо, в доме заметили свет фонаря, потому что Андреас вышел на улицу и долго всматривался в ту сторону, откуда я пришел, но я быстро потушил фонарь и он меня не заметил. За те восемь лет, что я его не видел, он ни капли не изменился. Я стоял там долго, наверное, не меньше часа, пока совсем не замерз. Не знаю, чего я ждал.
Очень не хотелось разговаривать с Андреасом, поэтому я прошел к окну Виктории и негромко постучал в него. Я очень старался ее не напугать, но она все равно вскрикнула, когда увидела меня. Она сначала было приняла меня за Карла, на шею бросилась. Я шептал ей, что я, Вольфганг, но она не отпускала…
Длинный монолог Габриеля прервался из-за того, что он пытался зажечь спичку одной рукой, которая, к тому же, не была для него ведущей. «Если он и имеет скудную эмоциональную реакцию, то мастерски это скрывает» – Хольгер все еще не был до конца уверен, что именно Вольфганг являлся убийцей. Тот, наконец, справился со спичками, прикурил и продолжил:
– Я попросил у нее поесть и переночевать. Она сказала, что сарай не заперт, и велела ждать ее там, попросив вести себя тихо, чтобы не разбудить никого.
– Вы были в ее комнате в тот раз или, может быть, заглядывали внутрь через окно?
Майер опять брал слово
– Хороший вопрос, господин Майер, очень хороший… Нет, я не был в комнате Виктории, а свет в ней был погашен, поэтому я не разглядел коляску, которая, скорее всего, стояла рядом с кроватью. Если бы тогда я смог увидеть эту деталь, возможно, что-то пошло бы по-другому. Так или иначе, я прошел в сарай и стал ждать ее. Виктория появилась через полчаса, принеся одеяло, хлеб, сыр, копченое мясо и вино. Она провела со мной там всю ночь почти до рассвета, а утром принесла мне немного денег и попросила уйти.
«Огни и следы, о которых Андреас рассказывал торговцу из Шробенхаузена. Раскрытый кошель на кровати в комнате Виктории…»
– Я, как и мой брат, звал ее с собой. У меня не было ни гроша за душой, но я хотя-бы не был насильником. Я убеждал ее собрать дочь в дорогу и пойти со мной. Твердил, что смогу остановить Андреаса, если он попытается ей помешать, но она только поцеловала меня и проводила до леса…
– Вы видели тем утром на ферме еще кого-нибудь, кроме Виктории?
– Нет.
Вюнш глубоко вдохнул, досчитал до четырех, выдохнул, вновь набрал в грудь воздух и спросил:
– Почему вы решили вернуться?
– Я ходил по лесу и в моей голове роились мысли. Виктория была добра ко мне, и я был ей благодарен, но… почему я должен был скрываться? Почему должен был уйти? Чтобы не разозлить Андреаса? А как насчет того, чтобы не злить меня? Скажите мне, оберкомиссар, только откровенно без патетического дерьма: зачем мы прошли через Войну? Ради чего или кого погиб один мой брат, а второй остался калекой?
Хольгер часто задавал себе этот вопрос и не мог найти ответа. Он прекрасно знал о Германском предназначении, о Жизненном пространстве, о Войне на упреждение, но ничто из этой пропагандистской шелухи не было ответом, который смог бы его удовлетворить. Зачем лично он прошел через Войну? Вюнш увидел перед внутренним взором изувеченные руки Калле, бешеный взгляд Дитера Юнгера, наркоманскую улыбку Каспара Шнайдера и еще десятки лиц и имен тех, чья жизнь была искалечена Войной. Хольгер не мог соврать, даже не Вольфгангу Габриелю, а самому себе, поэтому ответил просто:
– Я не знаю.
– Спасибо за честность. Я тоже не знаю, но разве то, что мы сделали, то, чем пожертвовали, от этого становится менее значимым? Разве не заслуживаем мы уважения в нашей собственной стране от нашего собственного народа? Да черт с ним с уважением – я прошел через ад, уцелел, вернулся, а вернувшись, выяснил, что никто так ничего и не понял, никто так ничему и не научился. Так почему же в то холодное утро я вынужден был бежать как ободранный пес от людей, которые волоса на голове моего бедного брата никогда не стоили?! Груберы ни капли не изменились. Зато изменился я.
– И вы вернулись…
– Да, я вернулся.
Глава 36
Жертвоприношение
– Я вернулся, но не сразу. Сначала я отнес фонарь обратно в Лааг. Я брал его на участке, который выходил почти прямо к лесу, поэтому меня никто не увидел. После этого я долго блуждал по лесу. Спорил сам с собой. Наверное, это прозвучит странно, но я просто бродил по лесу до самых сумерек. Мартовский лес – безлюдное место. Я толком не знал, чего именно хочу. Солгу, если скажу, что у меня был четкий план, но общее направление мыслей вело к тому, чтобы убить Андреаса и, возможно, его жену, а после этого?.. Одно я могу сказать точно – в тот момент я не планировал убивать никого кроме них. Когда видишь столько смертей, сколько довелось увидеть мне, восприятие жизни бесповоротно меняется…
Мне кажется, что я и так владею вашим вниманием в достаточной степени. Вы не против продолжить без пистолета?
Резкий переход Вольфганга стал для Хольгера полной неожиданностью. Вюнш буквально почувствовал, как напрягся и подобрался Майер, как бы изготавливаясь к прыжку. Не осталось это незамеченным и для Габриеля, поэтому он произнес:
– Я не стал бы этого делать, молодой человек. Пистолет все же лежит прямо передо мной и я успею выстрелить, если вы решитесь броситься на меня, кроме того, даже если вам удастся меня повалить и арестовать, я не скажу больше ни слова, и вы никогда не докажете, что нынешний разговор вообще имел место.
После этих слов Вольфганг положил Walther на стол таким образом, чтобы иметь возможность выстрелить во Франца, даже не поднимая пистолет с лакированной поверхности. После этого Габриель продолжил свою
