относился к нему с большой опаской и предостерегал Фридриха-Вильгельма, «что дела такого рода требуют огромнейшей осторожности, поскольку необходимо обеспечить, чтобы народное участие пребывало совместимым с монархическим устройством, и помешать ему выродиться в нечто революционное»[257]. Хотя Гарденберг в декабре 1810 г. сформировал «собрание имущих», состоящее из сорока шести представителей чиновничества, дворянства и крестьянства, а позднее «временное национальное собрание», которое заседало с 1812 г. по 1815 г., он считал, что им нельзя давать никакой власти, и их единственное назначение состоит в способствовании исполнению его планов (правда, часто отрицают даже эту их роль — Гарденберг считал их столь незначительными, что редко советовался с ними даже по важнейшим вопросам). Короче говоря, с точки зрения Гарденберга, реформа имела совершенно другие цели: её настоящим предназначением являлось превращение Пруссии в централизованное государство, а не в конгломерат провинций, и разрушение власти юнкерства (к 1810 г., как мы увидим, сопротивление дворянства приобрело огромную силу). Между тем, хотя Гарденберг, безусловно, стремился к подчинению юнкерства государству, он как схоластический экономист-либерал, а на самом деле как крупный землевладелец, склонен был, кроме того, подрывать покровительство крестьянам.
Вопрос освобождения крепостных крестьян настолько важен для прусского реформистского движения, что действия Гарденберга в этом отношении стоит рассмотреть поподробнее. В сущности эдикты 1807 и 1808 гг. ввергли страну в беспорядок. Значительное недовольство уже вызвала угроза дворянству, обуславливаемая реформой армии, которую юнкер Йорк (Yorck) объяснял «незначительной уступкой взглядам… космополитов»[258]. Хотя эдикты об освобождении крепостных крестьян были смягчены, они возбудили всеобщее бешенство, нашедшее своё самое яркое отражение благодаря тому, что политический вакуум, к которому привела французская оккупация, по необходимости возродил дворянские собрания графств и провинций. Так, в правительство поступали петиция за петицией о том, что государство не вправе нарушать права собственности, что юнкерство будет разорено, и о том, что падение дворянства приведёт к краху государства. Однако, несмотря на протесты, многие юнкеры, кроме того, пользовались возможностями, предоставляемыми данными законодательными актами, для выселения своих крестьян, а в некоторых случаях одновременно пытались совсем скрыть известия об освобождении, следствием чего стало восстание больших масс крестьян, особенно в Силезии. Перемежающиеся вспышки сопротивления происходили по меньшей мере до 1811 г., а в некоторых случаях волнения имели настолько серьёзный характер, что для восстановления порядка призывали и французские, и прусские войска. Но это ничуть не пугало дворян. Гарденберг, решительно настроенный добиться подчинения дворянства общим установлениям и в то же время рационализировать государственные финансы и насколько возможно повысить его доходы, в октябре 1810 г. ввёл в действие далеко идущий «Финансовый эдикт». Не вдаваясь в подробности, он налагал высокие пошлины на предметы роскоши, ликвидировал все освобождения от земельного налога, на равной основе облагал налогом всех собственников и упразднял все гильдии и иные монополии, в том числе и те, которыми пользовалось дворянство в отношении помола муки, пивоварения и винокурения. Реакцией стала новая волна протестов, и Гарденберг уступил в том, что для него было почти несущественным: новый эдикт от 14 сентября 1811 г. в сущности устанавливал, что ненаследственные арендаторы-крестьяне — большинство прежних крепостных — могут стать свободными землевладельцами и, таким образом, избавить себя от всех будущих трудовых повинностей посредством уступки половины своей земли своим помещикам и выражения согласия выплатить им добавочную сумму в соответствии с дальнейшей процедурой «регулирования». Нечего и говорить, что всё это было крайне неблагоприятно для крестьян, которые оказались лишёнными значительных земельных площадей и часто оставались с участками, слишком мелкими, чтобы содержать семью. Но и этого было мало юнкерам, которые в принципе возражали против появления крестьян-собственников, утверждали, что низшие классы стали непочтительны, и заявляли, что собственности лишились не крестьяне, а на самом деле дворяне, но, как бы то ни было, ясно, что идеалы, на которые первоначально опиралось освобождение крепостных крестьян, теперь прекратили своё существование.
Однако для Гарденберга это не имело значения и к тому же безусловно не предполагало, что он отказался от дела реформы. Напротив, финансовый эдикт указывает на то, что он был полон решимости продолжать программу классического просвещённого абсолютизма, который уничтожил бы корпоративные привилегии и в ходе этого процесса освободил бы финансовые и экономические ресурсы, отчаянно необходимые обанкротившемуся прусскому государству. После того как покончили с гильдиями и провинциями, 11 марта 1812 г. евреям предоставили все гражданские права и при этом лишили статуса отдельной общины (здесь надо заметить, что целью Гарденберга и его министра по делам религий Вильгельма фон Гумбольдта (Wilhelm von Gumboldt) фактически являлось превращение евреев в немцев иудейского вероисповедания). Может быть, ещё важнее то, что Гарденберг теперь наконец начал наступление против административных полномочий дворянства и патримониальной юрисдикции, которые до сих пор оставались неприкосновенными. Так, «Эдикт о жандармерии» от 30 июля 1812 г. упразднял окружные собрания дворянства, которые до того являлись центральным элементом местного управления, лишал юнкеров права назначать местное духовенство, ликвидировал старые манориальные суды и учреждал совершенно новую судебную и административную систему, которая фактически лишала юнкерство всех его традиционных функций. В данном случае, однако, всё это не появилось на свет: сопротивление было столь сильным, что, когда в 1813 г. вновь вспыхнула война, новый эдикт ещё не был введён в силу, после чего необходимость снискать расположение юнкеров была такова, что от него незамедлительно отказались.
Итак, в том, что касается прусского реформаторского движения, следует сделать заключение, что оно, хотя, возможно, и было гораздо более эффективным, когда Штейна отправили в отставку, в действительности не столь уж сильно отличалось от рассмотренных нами выше действий в других странах, в частности при Гарденберге оно, по существу, соответствовало тому же самому просвещённому абсолютизму, являвшемуся центральным элементом преобразований в Испании, Австрии и России. Нельзя, конечно, утверждать, что не было никаких изменений в структурах, оставшихся от прошлого. Многие ведущие деятели реформаторского движения, в отличие от своих консервативных оппонентов, считали Пруссию лидером, который побудит другие германские государства к реформам и в один прекрасный день приведёт их к объединению, к тому же, так или иначе, они были готовы мобилизовать всю нацию на достижение своих целей. Однако исключением из этого являлся Гарденберг, мысли которого были направлены в гораздо большей степени на Пруссию, чем на Германию в целом. Он рассматривал реформу с традиционной точки зрения восемнадцатого столетия и был главой администрации, цели которой очень сильно отличались от целей администрации Штейна, вдобавок умения окончательно преодолеть сопротивление привилегированных классов у него оказалось не больше, чем у Штейна.
