Выживание старого порядка
Итак, можно заключить, что революционные и наполеоновские войны стимулировали значительную волну реформаторской деятельности во многих монархиях, которые в то или иное время противостояли французам: будь то в Испании при Мануэле Годое, в Австрии — при эрцгерцоге Карле или в Пруссии — при Штейне и Гарденберге, огромный рост французского могущества, ставший результатом революции и деятельности Наполеона, вызвал более или менее безнадёжные попытки не отстать от развития событий к западу от Рейна. В последовавшей неразберихе видное место занимали многократные призывы низвергнуть французов с помощью «народной войны» и старания деятелей типа Штейна и Сперанского расширить круг населения, привлекаемого к делам государства, вследствие чего часто утверждают, что французам противостояли с помощью их же собственного оружия, или, короче говоря, что старый режим сам себя революционизировал.
На самом деле всё было не так. В Испании, особенно, идеи такого рода с самого начала отклонялись самими реформаторами, а в России стремлению Сперанского дотянуться до всех имущих классов так и не позволили осуществиться. Между тем небольшая группа подлинных радикалов, получавшая на непродолжительное время главенство в Австрии и Пруссии, вскоре обнаруживала, что она отстранена от власти или что ею просто пренебрегают, а реформаторские движения на самом деле следовали по совершенно традиционному пути. Как свидетельствуют постепенное уничтожение прав крестьян в Пруссии, провал попыток Гнейзенау и Шарнгорста добиться введения всеобщей воинской повинности и прохладное отношение австрийских властей к применению ландвера, идея обращения к народу повсюду начала приходить в упадок. В общем, целью реформ являлось усиление могущества государства, рационализация управления, обеспечение получения больших доходов, смирение привилегированных корпораций и организация более эффективных армий, и здесь нет ничего такого, что поразило бы любого монарха XVIII столетия. «Народ» же играл причитавшуюся ему роль через расширение традиционных систем воинской повинности, которые не имели никакого отношения к концепции «нации под ружьём», а перспектива массового вооружения народа или, ещё хуже, что он может сам взяться за оружие, вызывала ужас даже у самых радикальных реформаторов.
То, что происходило в ходе наполеоновской эпохи, является, в нескольких словах, последним, и часто не очень впечатляющим, вздохом просвещённого абсолютизма (в Австрии и в меньшей степени в Испании и России монархи фактически отказались следовать примеру радикализма своих предшественников). Здесь, однако, имеется любопытный парадокс. Реформы Александра I, прусское реформаторское движение и усилия эрцгерцога Карла по традиции рассматривают как попытку победить Францию её собственным оружием — иначе говоря, воевать с «народной войной» с помощью «народной войны». Хотя эта параллель ошибочна, на её место можно поставить другой зеркальный образ такого же рода. Если Наполеон был не революционером, а ужасным перевоплощением Людовика XIV, то всё равно подобное воевало с подобным. Противники императора, столкнувшиеся с ярко выраженным просвещённым абсолютизмом, устремились к аналогичному усовершенствованию своих государств, и в случае Австрии, Пруссии и России сделали столько, что открыли путь к окончательной победе. Хотя отдельные реформаторы, возможно, и были разочарованы конечным результатом, говорить о «провале» реформ значит поэтому неправильно толковать их цели.
Глава VII
Революция и французы
Перемены на задворках империи
«Испанцы! Слово «Отечество» должно перестать быть… для вас только словом. В… ваших душах оно должно означать место, где не оскверняют закон и обычай, место, где таланту дают возможность расцвести и где вознаграждается добродетель. Да, испанцы, скоро придёт день, когда монархия обретёт крепкую и долговечную основу… Тогда и вы получите основные права… которые преградят дорогу произволу и будут служить закону и порядку…»[259]
Если мы хотим вскрыть радикальные социальные и политические изменения в стане противников Наполеона, не надо присматриваться к великим державам. Хотя Австрия, Пруссия и Россия на практике сделали некоторые уступки либерализму или национализму, старый порядок в них после войн всплыл на поверхность без фундаментальных изменений. В поисках свидетельств настоящего политического переворота следует обратиться к другим странам, и прежде всего к Испании, Швеции и Сицилии, в которых наполеоновские войны открыли путь революции, установлению конституционных монархий и осуществлению более или менее широких программ либеральных преобразований. Как на центральный элемент этого процесса всегда указывают на желания народа и, особенно в Испании, на концепцию «народной войны». Испания, конечно, была местом знаменитой партизанской войны, в Швеции наблюдалось серьёзное нерегулярное сопротивление в Финляндии, а в Сицилии испытывали настоящий страх, что народ скорее поднимется на войну на стороне французов, а не Бурбонов. В то время как прусских реформаторов заботило втягивание народа в войну посредством политических и социальных преобразований, в этих странах позиция была, таким образом, противоположна: вовлечение населения в борьбу выступало как оправдание перемен. Но во всех случаях «народ» почти ничего не получил за свои усилия: плодами либеральных реформ воспользовались элиты — будь то дворяне или буржуа — которые перехватили инициативу и преследовали свои интересы. Таким образом, наполеоновские революции, возможно и бывшие иногда либеральными, имели какой угодно, только не народный характер.
Испания: медиевалисты и либералы
Первым государством, подвергшимся кризису, который подействовал как катализатор фундаментальной перестройки, стала Испания. Здесь майское восстание 1808 г. по самой своей сути являлось революционным актом, равнозначным отрицанию прав Бурбонов распоряжаться троном, не учитывая мнения испанского народа. Законность этого действия спорна, поскольку из него следовало, что суверенитет возвратился к народу, и что у последнего есть неотчуждаемое право определять свою судьбу. Хотя традиционалисты могут доказывать, что суверенитет был взят с единственной целью возврата его в руки Фердинанда VII, на этот вопрос есть общепринятая точка зрения. Даже Гаспар Мелхиор де Ховельянос (Gaspar Melchor de Jovellanos), ярый противник либеральных аргументов, откровенно признавал:
«Народ создавал [хунты] во время открытого мятежа, и я знаю, что в спокойные времена этому праву невозможно уступить без разрушения основ установлений… Но отрицать это право… народа… подло переданное в руки тирана, которого он ненавидит…. было бы чудовищной политической ошибкой…»[260].
