Но между ними существовала огромная разница, и оба знали об этом. Посланец Грина действовал с позиции силы, чего никогда не умел делать Роберт Уэбстер.
Что-то произошло, что-то изменилось, сказавшись на Уэбстере и занимаемом им положении. Было принято какое-то решение, но где? На приватной встрече или, может быть, частном обеде?
Этот эмиссар был вестником несчастья и причиной тревоги. В нем почувствовал Бобби Уэбстер первые симптомы краха своей карьеры.
Впрочем, Уэбстер и так знал, что путь, на который он вступил, ведет в никуда. Ему не удалось сделать того, что требовали обстоятельства, и лучшее, на что он мог надеяться, — сохранить все, что удастся, и уйти в отставку.
— Мистер Грин весьма озабочен, Бобби. С ним не проконсультировались, когда принимали решения. А ему хотелось бы иного. Он ждал информации, поскольку Тривейн совершенно непредсказуем...
— Но мы дискредитируем его, связав с де Спаданте. Вот и все! И тогда его подкомитету конец... Разве это так сложно?
— Кто знает... Мистер Грин полагает, что Тривейн может повести себя совсем не так, как вы ожидаете... И тогда все осложнится.
— Вероятно, мистер Грин получил не совсем четкое представление о ходе дел! Нам совершенно не важно, как будет реагировать Тривейн, ведь речь идет не о каких-то четких обвинениях... Так, всего лишь предположения. К тому же никто из нас не будет упомянут... Его обвинят лишь в неэффективности деятельности подкомитета!
— Из-за связей с де Спаданте?
— И это не голословное утверждение! У нас есть кое-какие фотографии. Хорошие снимки! Чем больше смотришь на них, тем больше они обличают... Ни у кого не возникнет сомнений, что они сделаны в гринвичской больнице. Родерик Брюс напечатает первый через два дня!
— После того, как де Спаданте окажется в Нью-Хейвене? — жестко взглянул на Уэбстера посланец Грина, и тон его был почти оскорбителен.
— Да!
— Но ведь затем о де Спаданте начнут болтать во всевозможных известиях и новостях, не так ли? Его необходимо убрать с шахматной доски, понимаете?
— Это решение его сподвижников, по сути дела, приказ... Но мы не имеем к нему отношения, хотя последствия могут оказаться выгодными для нас...
— Мистер Грин так не думает!
— Это решение людей из преступного мира. Если мы даже захотим, мы не сможем остановить их... А с фотографиями, подтвержденными показаниями врачей из гринвичской больницы, Тривейн влипнет в историю! Так что с ним будет покончено...
— Мистер Грин полагает, что это подход упрощенный!
— Да нет же! Никто ведь ни о чем не заявит, никто ничего не будет требовать! Как вы не понимаете? — уже с нетерпением воскликнул Уэбстер.
Бесполезно... Их беседа была каким-то ритуальным танцем. Самое большее, на что мог рассчитывать Уэбстер, так это на то, что посланец Грина изложит шефу — для собственной защиты — хотя бы общее, стратегическое направление его мыслей и старый еврей, увидев преимущества стратегии Уэбстера, изменит свое решение...
— Я только помощник, Бобби, — сказал эмиссар, — всего-навсего посланец.
— Но ведь вы-то видите преимущества! — скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Уэбстер.
— Не уверен... Этот Тривейн — человек решительный. Он может не признать своего участия и спокойно отойти в сторону...
— А вы когда-нибудь видели человека, изгнанного из Вашингтона? Жуткое зрелище! Он может кричать — так все и делают, — но никто не хочет его слушать. Никто не хочет прикоснуться к прокаженному... Даже президент!
— Ну а что он? Что президент?
— Тут все элементарно. Я собираю сессию с участием его помощников, и все вместе мы вырабатываем план, как избавиться от Тривейна. У президента много других проблем, так что он нас послушает. Мы предложим ему два варианта расставания: по-джентельменски или с хлопаньем дверей. Конечно, он выберет второй — ведь через восемнадцать месяцев выборы. Логика ему ясна, ничего растолковывать не придется.
— Бобби, — посланец Грина сочувственно смотрел на Уэбстера, — я приехал сюда для того, чтобы дать вам указание все отменить... Так решил мистер Грин. «Прикажите ему все отменить!» Его нисколько не волнует де Спаданте. Вы сказали, что не можете держать это дело под своим контролем. Но как бы там ни было, Тривейн должен остаться в неприкосновенности. Вот так, Бобби!
— Это неправильно! Я продумал все до последней детали, потратил недели на то, чтобы концы сходились с концами. Все превосходно...
— Нет, Бобби. Возникли новые обстоятельства. Мистер Грин встретится с некоторыми лицами, чтобы все выяснить... Уверен, вас проинформируют!
По тому, как были произнесены последние слова, Уэбстер понял, что его отставка — дело решенное. Ему никогда бы ничего не сказали об этом проклятом деле, если бы от него ждали еще что-то. Ему уже не прорваться во вновь образованный круг. Союзники изменились или, наоборот, стали еще более зависимы друг от друга. Но его при этом из своих рядов вычеркнули...
— Если произошли существенные изменения в политике, — закинул на всякий случай удочку Уэбстер, — было бы лучше, если бы меня проинформировали немедленно. Я не люблю принимать бром, но Белый дом, в конце концов, не какая-то там контора.
— Да... да, конечно. — Эмиссар Грина посмотрел на часы.
— Целый ряд вопросов коснется меня лично, — продолжал Уэбстер. — От многих влиятельных людей... Надо быть готовым ответить на эти вопросы.
— Я скажу мистеру Грину...
— Он должен знать! — сказал Уэбстер, скрывая растерянность.
— Я напомню ему...
Да, от него избавились не очень по-джентельменски, подумал Уэбстер. И Белый дом был исключен из игры. Надо попробовать взять нахрапом.
— Вы должны сделать больше, не просто «напомнить»! Объясните ему, что лишь немногие из нас представляют собой настоящую силу. Мы знаем о некоторых аспектах деятельности «Дженис индастриз» больше, чем кто бы то ни было! Для нас это своего рода страховка!
Эмиссар Грина резко поднял голову и посмотрел Уэбстеру прямо в глаза.
— Не думаю, что это подходящее выражение, Бобби! Я имею в виду ваши слова, о страховке. До тех пор, пока вы будете работать на два фронта... Это, пожалуй, дороговато.
Все было ясно: человек Грина намекал на то, что даже Белый дом исчезнет с шахматной доски. Пожалуй, пора говорить об отставке.
— Необходимо кое-что выяснить, — сказал Уэбстер. — По-моему, перемены заденут многих. Я не очень-то тревожусь о себе: мои позиции достаточно прочны. Я могу вернуться в Акрон и позволить себе выбирать, чем заняться. Моя жена была бы в восторге! К тому же мне не надо думать о куске хлеба... Но ведь есть и другие, они не могут себе позволить такой роскоши! В их биографии не было Белого дома, и они могут оказаться в затруднительном положении...
— Уверен, что все необходимое будет сделано. Для всех вас, — ответил человек Грина. — К тому же вы все люди опытные...
— Да, но ведь многие...
— Мы знаем, — перебил Уэбстера эмиссар Арона Грина. За этими словами стояло так много... Гораздо больше, чем было во фразе. — Мне пора идти. У меня еще много дел сегодня.
— Конечно. Я заплачу за виски.
— Благодарю вас! — поднялся из-за стола эмиссар Грина. — Вы возьмете назад фотографии у Рода Брюса? И покончите с этой историей?
— Брюсу это не понравится, но я все сделаю.
— Хорошо... увидимся. И вот что, Бобби... Об этом Акроне. Почему бы вам уже сейчас не подготовить о себе характеристику?
Глава 39
Слуги зажгли настольные лампы в стеклянной, полной экзотических растений, оранжерее Арона Грина.
Два желтоватых прожектора освещали покрытую снегом лужайку, напоминающую огромный, растянутый по земле холст с рассаженными по нему кустарниками и белым деревом, похожим издали на привидение. На одном из круглых столиков со стеклянной столешницей красовался серебряный кофейный сервиз. В нескольких ярдах, у стены, стоял стол побольше, прямоугольный, также покрытый стеклом. На нем выстроилась целая батарея отборных ликеров, перемежаясь с хрустальными фужерами.
Затем слуг отпустили, а миссис Грин поднялась в свою комнату. Огни в доме, за исключением тех, что освещали вход, были погашены.
Арон Грин пребывал в ожидании встречи, которая вот-вот должна была состояться. Он ждал троих, но только один из них был приглашен на обед — мистер Йан Гамильтон.
Двое других должны были приехать в Сейл-Харбор вместе. Уолтеру Мэдисону надлежало прихватить в аэропорте имени Кеннеди сенатора Алана Нэппа, прилетевшего из Вашингтона, и к десяти прибыть на место.
Так оно и случилось. Ровно в десять оба вошли в дом Арона Грина. А еще через десять минут все четверо были уже в оранжерее.
— Я налью себе кофе, господа, — сказал Арон Грин. — Напитки — бренди — вон там. Не доверяю я своим старым рукам, особенно когда речь идет о бутылках и этих хрупких бокалах. К тому же мне трудно читать этикетки... Хорошо хоть, пока могу найти свое кресло!
