– Чего-то долго едет, – сказал Лавкин. – Пусть бы уже дрался.
И тут нас увидели враги, слуги Аштарота, дети червей,Склизкие клубки змей, пивная слизь, мешки потрохов,И от вида моего их ноги стали как ноги дев,И от дрожи земли их руки стали как огурцы,И как плети пивного хмеля стали их мускулы, да,И как жгуты волос стали их жилы, да,И как дрожь листвы стали их души, да,А я все ехал и грохотал, ехал и грохотал.Ты, поклонник Аштарота, жалкий жрецМанамуна, убогий слуга Бататута, да!Думал, ты будешь рулить, а я буду сосать, да?Нет, не я, не я буду сосать, воинственный я муж,А ты, ты будешь сосать по моему хотению, да!Еще чего думал, я буду сосать, а ты рулить!Никогда так не будет, чтобы ты рулил, а я сосал.Так будет, чтобы я рулил, а сосал ты, ты,Я буду рулить, а ты будешь сосать,А то выдумал еще – каждый такой будет рулить, а мы сосать,Мы сосать не имеем охоты, воины мы,Имеем мы охоту рулить, а сосать не мы,Не мы будем сосать, но ты, ты будешь сосать!
– Ишь, – обрадованно сказал Батуга. – Все как у нас.
И он понял, что будет, будет сосать,И повернул свои колесницы, и пошел обратно,В смрадные норы свои пошли они, а я настигал,Двадцать колесниц и одна ехали как одна,И в одной сидел я, и колебал копьем,И доехал до жреца Манамуна, и заколебал,Совершенно его заколебал, веришь, нет?И отрубил ему руки, как отрубают початок, да,И отрубил ему ноги, как отрубают капусту, да,И отрубил ему уши, как отрубают уши, когда хотят отрубить уши, да!И бросил псам его уши, как бросают уши псам,И отрубил ему зубы, как отрубают еще что-нибудь,И то отрубил, чем он думал рулить, а я чтобы сосал,И вложил ему вместо зубов, чтобы сам сосал,И сказал ему: «Вот, да! Видишь, что такое война! Война – дело молодых, лекарство против морщин,Хорошее времяпрепровождение для того, кому делать нечего, ну!
Глаза старца, как бы незрячие, перестали хаотически перебегать с предмета на предмет и осмысленно уставились на Батугу, а потом на Лавкина.
И мы взяли всех их дев и сделали их женами, да,И взяли всех их жен и сделали рабынями, да,И сделали всех их рабынь и сделали котлетами, нет,Потом передумали и тоже сделали рабынями, да!
Глава первая
Bella Ciao
1
– А деревня та большая-большая. В середине ее столб, на столбе лик прибит, кто на тот лик посмотрит – там и останется. И вокруг все столбы, столбы. Это те, кто взглянул на лик, да так и остолбенел.
По краям деревни тучи ходят, низко стоят, никогда в ней света не видано. Земля там вся плоская, далеко видать, лес видать и поле, а не дойти. За лесом станция. Со станции в деревню десять минут ходу, а из деревни до станции и за год не дойти. Нету выхода из деревни, и никто еще не возвращался.
Избы высокие, просторные, а все черные. Люди в них живут голые, им одежда без надобности. В любой холод голые ходят, сами тоже черные. Попадет туда живой человек, спросит, сколько времени, а никто ему не скажет, потому что с живыми они не разговаривают.
«Часов нет, – подумал Громов, – вот и не скажут. Надо было прибить вместо лика часы. Никто бы не столбенел, и все бы время знали».
– А почему они не разговаривают? – спросил ребенок.
– Не понимают по-живому, – вздохнула мать и продолжила описывать деревню, куда проводник сдаст ребенка, если он немедленно не заснет. Все проводники, если верить ей, обходили поезд и проверяли, кто спит, кто не спит. Если ребенок в неположенный час бодрствует, проводник его берет и сдает в Жадруново. Почему в Жадруново? Громов знал, что такая деревня есть, и даже шли вокруг нее смутные боевые действия в первые месяцы войны, но потом о ней перестали сообщать – видимо, федералы были там неуспешны. Именно туда пообещал закатать его Гуров, если он не доедет до Колосова. Темная деревня представилась ему чем-то вроде огромной гауптвахты, где вместо лика был Здрок, перед которым все замирали; на эту гауптвахту проводники, разводящие, водопроводчики и другие профессионалы с корнем «вод» собирали солдат, которые, вместо того чтобы бодрствовать, спали на посту. Всех их сдавали в Жадруново, и все они там замирали столбами в том же состоянии полусна-полуяви, в котором и сам он вторые сутки тащился в поезде, спотычливом и вялом; Воронов бесшумно, не всхрапывая, спал на нижней полке древнего плацкартного вагона, куда они пересели пять часов назад из такой же вялой дегунинской электрички. В соседней плацкарте долго голосила сумасшедшая старуха, раскрывала розовый, беззубый, кошачий рот, мявчила чего-то; ее вез с чьих-то похорон, непременно требовавших присутствия прародительницы, толстый лысый сын, все умолявший мать успокоиться, а потом пристукнувший на нее кулаком; еще через стенку орал младенец; так они вдвоем и голосили, старый да малый, в бледном полусвете июльского вечера. Электричества в вагоне не зажигали. «Цыцю, цыцю ему дайте!» – прикрикнул толстый сын прародительницы на соседку с младенцем; та огрызнулась, что младенец только что ел и кричит не от голода. Только заснул младенец и успокоилась старуха – проснулся мальчик лет шести напротив Громова и принялся трясти мать, повторяя, что ему страшно. Мать не нашла ничего лучшего, как рассказать ему сказку, которой перепугался бы малый и повзрослее. Она уныло, монотонно описывала ему деревню Жадруново, куда он немедленно попадет, если вот сейчас не заткнется. Деревня Жадруново, по легенде, располагалась где-то на юге, на Волге, за Казанью, и сведения о ней были очень сомнительные, потому что оттуда никто не вернулся; откуда же знали, что там? Может, звонил кто или писал… здравствуйте, дорогие родители, во первых строках моего письма хочу сообщить вам, что нахожусь в деревне Жадруново Казанской области, куда забрел сдуру и выбрести теперь не могу. Умоляю прислать что-либо, поскольку еды здесь тоже нет никакой, коровы доятся черным молоком, а на всех окнах желтые занавески. После третьего обращения «Который час?» они срываются с этих, о господи, забыл, как это называется, с этих, короче, штук, вот же как выбили из меня все приметы штатской жизни, о, вспомнил, карнизы, и душат задавшего несвоевременный вопрос. Несвоевременным его следует признать потому, что времени в деревне Жадруново нет, как нет и ничего другого. Там исчезает все, включая посылки. Шли скорей посылки, сало, масло шли, зашипит старуха – в рот ее еби. Отечественный фольклор, переписка внука-зэка с дедом-крестьянином. Дед-крестьянин явно был из Жадрунова – он решительно отказывает внуку в сале, масле, да и старуху, вероятно, ебать не стал, перетопчется. Если бы он жил в Дегунине, он бы точно собрал посылку, огромную, со сливками, ее не приняли бы на почте… В Дегунине живут добрые белые бабы, а в Жадрунове – странные черные люди, вероятно, негры, потомки Пушкина, и все сведения о деревне исходят именно от них: призывают же их в армию или ездят же они куда-то за солью… Откуда ты, хлопец? – спрашивают его. – Я из Жадрунова. О как! И тут же все столбенеют, решительно все, потом на эти столбы натягивают провода и прокладывают железную дорогу, чтобы хоть на что-нибудь сгодились. До чего я ненавижу эти провода и поезда и это население, ни на что не способное ни в мирное, ни в военное время. Стоят остолбеневшие люди, а мимо них тянется поезд с такими же столбами. Столб маменька-прародительница все время орет кошачьим ртом. Дайте мамыньке цыцю! Мамыньке дают цыцю, и она затыкается. Когда же все это кончится, ведь мы давно должны были приехать… В эту секунду они приехали.
Поезд дернулся, заскрежетал и остановился. Это была не первая остановка, и Громов не ждал от нее ничего особенного, – то полустанки, то просто замрем среди ровного поля не пойми почему, отдыхаем, переводим дух, плетемся далее… но вскоре в окно, совсем рядом с его головой, решительно постучали. По вагону побежала перепуганная проводница.
– Батюшки, партизаны, – причитала она, – партизаны напали! Мальчики, не погубите, мы за вас! Ей, пуэбло унидо хамас сера венсидо!
Молодой человек в ватнике с оранжевой повязкой на рукаве прошел по вагону, оповещая пассажиров:
– Господа и товарищи! Рельсы взорваны молодежной боевой организацией «Революционная альтернатива». Можете оставаться на местах, но предупреждаю вас, что это бессмысленно. Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны. Просьба не оставлять в вагонах свои вещи. Боевая организация «Альтернатива» действует бескорыстно. Ваше барахло нас не интересует. – Чувствовалось, что партизан любит поговорить. – Наша единственная задача – разрыв коммуникации и прекращение бессмысленной бойни. Так всем и передайте, если спросят. А спросят, кто взорвал, – передайте привет лично от бойца Петра Каланчева, по кличке Каланча…
– Каланча! – неожиданно крикнул с нижней полки рядовой Воронов.
– Ктой-то? – дурашливо отозвался Каланчев.
