— Ты постоянно заигрываешь со мной, вертишь задом, все эти твои взгляды… Но когда доходит до дела, то «нет, Бишоп, не буду с тобой спать», а сама млеешь с этим рыжим?
Я отстранилась, глядя на рейнджера: неожиданный поворот, однако… Только тон не слишком приятный.
— Ты бы замолчал, пока не поругались…
— А то что? — рейнджер ухмыльнулся, дернул плечом, сбрасывая мою руку, — крикнешь ту`умом, чтобы меня снесло на другой конец Рифта?
Я поймала его взгляд, и тут меня осенила догадка:
— Да ты пьян…
— Не больше твоего, принцесса. Ну так что, ответишь мне: как в одном человеке уживаются герой нордских легенд, баба с мозгами и трактирная шлюха?
Баба с мозгами? А это дорогой комплимент из уст Бишопа! Хотя, погоди… Как он меня дальше назвал?!
Лицо рейнджера исказила злоба, шрамы на скуле натянулись и стали еще заметнее. Пошатнувшись, он неловко поднялся, а его пальцы сжали мое плечо в стальные тиски:
— Вставай! — он вздернул меня на ноги, как нашкодившего щенка.
— Что тебе надо?!
— Как что?! А что делают с трактирными шлюхами? Их тра-ха-ют, — выдохнул мне в лицо, — вот что мне от тебя надо!
Я задергалась, стараясь вырваться из железных тисков, а внутри начала закипать ярость.
— Отвали, придурок!
— А что? Я недостаточно хор-рош для тебя?! Хуже этого рыжего? Так, может, тебе просто заплатить? Сколько тот рыжий дал? — Бишоп дернул снова, и я врезалась ему в грудь. Надо мной нависало лицо, искаженное животной яростью. Черт, да он же просто самоутверждается! Рейнджер, словно прочтя мои мысли, наклонился ближе, пожирая взглядом:
— Пусть я придурок, пусть так. Но сегодня я буду хотя бы удовлетворенным придурк…о-и-и…
Получи и распишись! Моя упакованная в шину нога врезалась в незащищенную мужскую промежностью. Рейнджер всхлипнул и отпустил хватку, упав на колени. Он хватал ртом воздух, скрючившись в позе эмбриона, а я отошла на дрожащих ногах. Едва сдержалась, чтобы не заорать на него на драконьем или не дать еще раз по яйцам. Убью засранца! Всё испортил! Всё! Меня затрясло, от вспыхнувшей ярости, весь хмель выветрился из головы, и я стояла трезвая, потрепанная и оч-чень злая. Развернулась и, чеканя шаг, направилась в город. Нет, ну каков говнюк?! Он меня шлюхой назвал! Я, конечно, не мать Тереза, но и не не“ Манька Глубокая Глотка». Да пошел он!
Я доковыляла до городских ворот, и уже взялась за ручку, но тут рассудок взял вверх… И что, собственно, оставлю Бишопа здесь? А ну как его ограбят? Или прирежут беспомощного? Я же без него ни в одной передряге не выживу. Проклятье! В рот тебя расцеловать, насильник-недоучка…
Я развернулась и пошла обратно. Рейнджер лежал в той же позе и тихо скулил на одной ноте. Я попыталась его приподнять… Бесполезно. Пришлось свистнуть стражника и пообещать тридцатку септимов, если поможет дотащить этого троглодита до «Пчелы». Потом заплатила трактирщице еще десятку за комнату на ночь. Ну, погоди, «любовничек», твой счет все растет и растет…
Когда добрались до номера, стражник свалил рейнджера на кровать, толкнул речь про простреленное колено и, забрав свое золото, уплыл в ночь. Я устало опустилась на кровать, бросив короткий взгляд на Бишопа. Тот тихо постанывал, только уже не понятно отчего: то ли по прежнему ныла промежность, то ли похмелье началось раньше обычного, то ли стыдно стало. Хотя последнее — это скорее из фантастики.
Я похлопала рейнджера по крупу, оставила на прикроватной тумбочке бутылку на утро, искренне пожелав Бишопу всех похмельных мук, и поднялась на ноги. Да-а, свидание закончилось не так, как хотелось… Оставив рейнджера отсыпаться в Пчеле, я направилась обратно в гильдию. Сегодня как следует отосплюсь, а завтра начну изучать Древние свитки. К черту эти любови и свидания, домой хочу.
Спустя час добравшись до гильдии и увернувшись от объятий какого-то пьяного вора, я добрела до свободной койки, устало повалилась на нее и стянула сапоги. За стеной слышались пьяные песни, в голове тяжело пульсировало, и я вдруг почувствовала себя чертовски усталой. То ли похмелье, то ли тленность бытия… Я распласталась на кровати, закинула руки за голову и уставилась на каменный в разводах потолок. Подчиняясь скорее моему подсознанию, перед глазами возник журнал заданий: «Найти подключенных: 2/6», «Расшифровать Древние свитки», «Вернуться домой»… Я тупо пялилась в список задач, а в голове начала подниматься отвратительная мигрень. Я сейчас не то что думать, моргать еле могла, и перевернувшись на бок и свернувшись в клубок, закрыла глаза. Завтра будут силы, завтра подумаю над решением всех задач, а сегодня надо поспать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
За стеной продолжались пьяные песни, кто-то остановился у моей кровати, немного потоптавшись, отошел, а я усиленно делала вид, что сплю. В голове нехорошо пульсировало, но тяжелый тревожный сон не заставил себя ждать. Мне снился Кречет, что-то нудно втолковывающий Бишопу, а тот вдруг превратился в волка и напал на меня. Кругом было темно, я не видела, но почувствовала, как Бишоп-волк вцепился мне в ногу и начал рвать ее мощными челюстями, а Кречет продолжал нудно распекать нас обоих за неуставные отношения.
— … и вообще, товарищ Витальева, вы научный сотрудник, а ведете себя как… Анна! Я как руководитель операции… Да что такое… Она нас слышит?
Конечно, я тебя слышу, Кречет, если ты сидишь у меня на плече и в ухо мне орешь. Отгони лучше этого волка! Я уже ногу не чувствую!
— Анна Абрамовна… Аня, это Склифосовский!
Я поползла прочь в темноту, но волк не отставал, а назойливый голос Кречета впивался в мозг, словно иглой.
— Аня, запоминай всё, что сможешь! Коля, быстрее, пока есть связь!
Я заныла от неприятной боли в ноге, но тут вспыхнул яркий свет, и волк, скуля, ослабил хватку и умчался обратно во мрак. Я зажмурилась до слез от яркого света. Машинально схватившись за икру, обнаружила, что та была в порядке, и на ней нет ни следа от укуса. Дурацкий сон… Надо меньше пить. Я потерла виски, в надежде унять головную боль, и едва приоткрыла веки. Яркий холодный свет уже не так сильно резал глаза, и я смогла оглядеться.
Это была лаборатория. Знакомые лампы и каталки, я пошла вдоль ряда, где в самом конце бегали люди в халатах. Кто-то выкрикивал жизненные показатели, кто-то бегал с маской для интубации, а большинство медиков столпились возле одной каталки. Мне стало интересно. Не каждый день снится лаборатория. Я заковыляла поближе, но тут на меня налетела медсестра, и, не успев увернуться, я закрылась рукой, ожидая толчка, но его не последовало. Хм… Странно… Хотя это же сон… Я попыталась дотронуться до ближайшей каталки, но ничего… Рука прошла сквозь нее, а я ничего не почувствовала. Какое-то время я развлекалась, проходя через предметы, но потом задалась вопросом: если твердые поверхности мне не подвластны, то как же тогда стою на полу? Я уже собралась над этим поразмыслить, но общая атмосфера суеты и напряженности в лаборатории быстро переключила мое внимание. Интересно, а что там медики делают? Я двинулась прямо сквозь людей и вылезла в первый ряд посмотреть за их работой…
Твою мать! Святые нейроны и шевелюра Эйнштейна! Я отшатнулась, и меня выкинуло с места…
— Теряем контакт… — будничным тоном сообщила одна сестра.
— Нет, альфа-волны в нужном диапазоне…
Я потерла глаза, и в этот раз оказалась более подготовленной. Осторожно высунувшись из-за плеча седого профессора я снова взглянула на… саму себя. Точнее на собственное полуобнаженное тело. Не в силах пошевелиться, начала медленно осознавать, где нахожусь. Седой профессор — это Склифосовский. Некоторых сестер я знала, некоторых нет. Оглядевшись на этот раз внимательнее заметила, что вокруг стало больше народу, чем во время моего погружения: добавилось людей в военной форме и в форме обслуживающего персонала. Что у них тут происходит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
С моих глаз словно сняли шоры, и я вдруг стала видеть вещи кристально чисто. Как устало и изможденно выглядит доктор, как на лицах медсестер застыло отчаяние и злоба при взгляде на военных, как выглядел сам зал… Свет то тут, то там мигал, как от плохой проводки; иногда чувствовались толчки под ногами, а по стенам пробегали и снова исчезали трещины.
