Каким бы ни был ответ, Серильда не хотела его знать.
Нельзя допустить, чтобы он получил возможность загадать желание.
А что, если уже слишком поздно? Если того золота, что уже напрядено, ему хватит, чтобы выйти на охоту и захватить бога? Нет, нужно надеяться, что это не так! Она должна надеяться.
Серильда поднялась на вершину холма и увидела вдалеке знакомые крыши Мерхенфельда, спрятанного в маленькой долине у реки. Раньше, в любой другой день, ее сердце радостно забилось бы от того, что дом так близко. Но теперь это уже был не ее дом. После того, как отец исчез, иначе и быть не могло.
Она взглянула на небо – еще несколько часов до захода солнца, когда Пуш-Грола сообщит Серильде, сможет ли она ей помочь. Еще несколько часов, и она получит хоть какое-то представление о своей дальнейшей судьбе.
Вот и мельница показалась. Серильда не почувствовала той радости и облегчения, какие испытала, вернувшись сюда после Голодной Луны.
Но над трубой клубился дым…
Серильда замерла. Сначала она подумала, что в доме кто-то есть. Наверное, отец вернулся! Но через минуту сообразила, что дым идет из трубы за домом, на мельнице, и надежда погасла, утонула в боли утраты. Это всего лишь Томас Линдбек, поняла Серильда, работает на мельнице, заменяет отца.
Спускаясь с холма, она заметила, как вздулась река Сорге от тающего в горах снега – вода в ней поднялась. Водяное колесо крутилось быстро. Скоро на мельницу потянутся соседи, если еще не потянулись…
Она понимала, что надо поговорить с Томасом. Поблагодарить за то, что он все это время поддерживал мельницу в рабочем состоянии. Возможно, стоит даже рассказать ему правду. Нет, не о том, что ее отца утащила Дикая Охота, что его сбросили с лошади – она скажет, что произошел несчастный случай. Отец погиб. Никогда не вернется. Но на сердце у нее было слишком тяжело, не было сил ни с кем разговаривать, и уж в последнюю очередь с Томасом Линдбеком.
Сделав вид, что не заметила дыма, она вошла в дом. Прикрыла за собой дверь, встала у порога, осмотрелась в пустой комнате. Воздух был холодный, все покрыто пылью. Спицы прялки, которую они не успели продать перед отъездом в Мондбрюк, затянула тонкая паутина.
Серильда попыталась представить себе будущее. Есть ли надежда, что Пуш-Грола поможет и Эрлкинга можно будет не бояться? Удастся ли ей остаться дома? Она в этом сомневалась. Наверняка, придется бежать, и куда-нибудь подальше.
Только на этот раз она будет одна.
Если, конечно, получится сбежать. Он Охотник. Он придет за ней. Он всегда будет находить ее. Кто она такая, чтобы надеяться на лучшее?
С тяжелым сердцем Серильда опустилась на свою кровать, хотя матраса и одеял уже не было. Она лежала и смотрела в потолок, как смотрела всю свою жизнь, и ждала, когда сядет солнце, и таинственный вестник придет ей на помощь. Или подтвердит опасения, что надежды нет.
Погрузившись в тяжелые мысли, Серильда не сразу заметила странный шум.
Она прислушалась.
Кто-то возился.
Что-то грыз.
Видно, в стенах завелись крысы.
Досадливо поморщившись, она нехотя задумалась, не поставить ли крысоловки… Пожалуй, нет, не будет она этого делать. Пусть этим занимается Томас, скоро он станет тут хозяином.
И тут же почувствовала укол вины. Это мельница ее отца, дело всей его жизни. Это все еще ее дом, пусть он и кажется чужим. Нельзя допустить, чтобы все здесь пришло в негодность, пока она еще может что-то сделать.
Застонав, Серильда села. Нужно сходить в город за крысоловками, но это подождет до утра. А сейчас надо хотя бы выяснить, куда пробрались крысы. Прикрыв глаза, она снова прислушалась. Сначала было тихо, но вскоре звуки раздались снова.
Кто-то царапался.
Грыз.
Громче, чем раньше.
Она вздрогнула. Что, если там целый крысиный выводок? Понятно, что жернова и водяное колесо могут очень громко шуметь, но все же – почему Томас ничего не слышал? Неужели он уже забросил работу, доверенную ему отцом?
Соскочив с кровати, она присела на корточки и осмотрела полы и стены ища маленькие дырочки, в которые могли проникнуть грызуны. Но ничего не увидела.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Видно, забрались со стороны мельницы, – пробормотала Серильда. Она снова поймала себя на том, что не хочет этим заниматься. И снова укорила себя за эти мысли.
По крайней мере, если Томас все еще там, она может отчитать его за небрежность. Грызунов так и тянет на мельницу – к остаткам пшеницы, ржи и ячменя. Крайне важно содержать все в чистоте. Серильда решила, что лучше Томасу хорошенько усвоить это сейчас, пока не поздно – если уж ему суждено стать новым мельником Мерхенфельда.
Раздраженно фыркнув, она заплела волосы, все еще грязные после прогулки по подземному туннелю и лесу, и, завернув за угол, решительно направилась к мельнице.
Когда она распахнула дверь, жернова не работали, но по эту сторону стены странные звуки были намного громче.
Серильда вошла. В комнате было так жарко и душно, будто огонь несколько дней бушевал в очаге.
У камина кто-то стоял, согнувшись.
– Томас! – крикнула Серильда, подбоченившись. – Ты разве не слышишь, что творится? Крысы возятся!
Человек замер, потом выпрямился, стоя к Серильде спиной.
Ее пронзило дурное предчувствие. Человек был ниже Томаса Линдбека. Шире в плечах. В грязной и изорванной одежде.
– Кто вы? – строго спросила Серильда, прикидывая, успеет ли дотянуться до висящих на стене инструментов, если придется обороняться.
Человек начал медленно разворачиваться. Двигался он странно – скованно и дергано. Лицо его было покрыто смертельной бледностью. Но вот он посмотрел Серильде в глаза, и у нее вдруг закружилась голова, а сердце сжалось от неожиданности.
– Отец?
Глава 46
Он сделал неуклюжий шаг в сторону Серильды, потом другой. Первым ее побуждением было заплакать и броситься в его объятия, но второе, более сильное чувство удержало ее на месте.
Это был ее отец.
И в то же время не он.
На нем до сих пор была та же одежда, что и в ночь, когда Охота увлекла его за собой – только теперь рубаха превратилась в лохмотья, покрытые коркой из грязи и крови. Башмаков на ногах не было.
А его рука…
Она была…
Серильда не понимала, что это значит, но от этого зрелища ее замутило, и она испугалась, что свалится сейчас прямо на пол.
Его рука была похожа на свиной окорок на рынке, подвешенный над прилавком мясника. Большая часть кожи исчезла, обнажив плоть и хрящи. Возле локтя кость торчала наружу.
А его рот. И подбородок. И грудь…
Были покрыты кровью.
Его кровью?
Он снова шагнул к ней, облизывая языком углы рта.
– Папочка, – прошептала она. – Это же я, Серильда.
Он и бровью не повел, хотя в глазах вспыхнуло что-то.
Не узнавание. Не любовь. Голод.
Нет, это не отец.
– Нахцерер, – выдохнула она.
Его губы раздвинулись, показав кусочки мяса, застрявшие в зубах. Как будто слово ему не понравилось.
А потом он бросился на нее.
Серильда закричала и, распахнув дверь, выскочила во двор. Она надеялась, что нахцерер окажется неповоротливым, но вид добычи, судя по всему, что-то в нем пробудил – она слышала его шаги за спиной.
Его пальцы вцепились в ткань ее платья. Его руки швырнули ее на землю. От удара воздух вышибло из легких, и Серильда покатилась кубарем, а потом остановилась, лежа на спине. Уродливая туша отца нависала над ней. Он даже не запыхался. В его глазах не было никаких чувств, ничего, кроме зловещего, мрачного голода.
Тяжело упав на колени, он обеими руками схватил Серильду за запястье, жадно уставившись на него, как на кровяную колбасу.
Свободной рукой Серильда шарила вокруг себя, пока не наткнулась на что-то твердое. Когда отец наклонился, она со всей силы ударила его камнем в висок.
Кость треснула легко, как сгнивший плод. Нахцерер выпустил ее руку и зарычал.
Отчаянно взвизгнув, Серильда снова замахнулась, но на этот раз он увернулся и отбежал в сторону, напоминая дикое животное. Теперь он поглядывал на нее настороженно, но голод брал свое – он присел в паре футов от нее, прикидывая, как бы добраться до ужина.
