Я гордился Водолазкой, её храбростью и понятливостью и, восторгаясь, не мог удержаться, чтобы не хвастаться ею перед друзьями и даже взрослыми — бабкой Герасимовной, мамой, которая, кстати сказать, относилась к этому умному животному не очень одобрительно. Не все, далеко не все взрослые люди понимают собак и часто ведут себя по отношению к ним враждебно: бьют, гоняют дворняг. Да и пацаны часто относятся к ним не по-человечески, издеваются над ними. Во мне такие случаи всегда вызывали протест, и, если находилась возможность, я вступался за преследуемую истязателями животину. Вящее веселье у пацанов вызывали собачьи пары во время гона. «Склещенных» собак почему-то с гоготом старались разъединить ударами дрынов или бросками в них камней. Для некоторых пацанов подобное жестокое отношение считалось забавой и даже личным «геройством». И не только я, ещё несколько знакомых свободских пацанов «забавы» маленьких истязателей животных встречали в кулаки. А те даже не понимали, что наносят боль живым существам, да ещё и лучшим друзьями человека. Таким другом стала для нас Водолазка.
А как она любила своих детёнышей, черно-белого и пятнистого серого! Заботливая мамаша облизывала их, играла с ними, а они резвились, два мохнатых толстоморденьких и голубоглазых потешных шарика, принося и нам отраду.
Уже и желающие нашлись взять на воспитание Водолазкиных весёлых щенков, но Стасик, обожавший забавляться с собачатами, воспротивился, заныл: не отдавай да не отдавай — самим мало, если б их было пять, а то всего два.
В остальном мы — Водолазка, её сыновья, Стасик и я — были счастливы. И мама согласилась, чтобы у нас жила собака, только спросила, чем я её намерен питать, когда наступят холода. Я объяснил. И заверил, что голодными своих друзей не оставлю.
Но счастье наше чуть не рухнуло в одно утро, когда я обнаружил в норе одних скулящих щенят. Куда делась собака? Убежала на реку? Но зачем? В сине-рисунчатой кузнецовской треснутой тарелке с отколотым краем — полно еды.
Обеспокоенный, я побывал на берегу, обследовал его и овраг, но Водолазки не встретил. И побежал к Гарёшке. Того тоже озадачило исчезновение собаки. Но он не так волновался, как я. Он вообще был очень спокойный паренёк, никогда особенно не волновался.
— Щенки подохнут, — спокойной заявил он. — Без молока.
Легко сказать — молоко, а где его взять? Нет, где его купить, любой знает, но на какие шиши?
Однако на чекушку коровьего молока мы всем отрядом наскребли. Я быстренько смотался к тёте Ане Васильевой, у неё в погребе всегда в кринках стояло молоко. Собачата насытились и уснули, обнявшись.
По моему призыву снова собрался весь штаб отряда.
— Ребята, — открыл я заседание, — задача такая: найти Водолазку. Если её не изловили сетью живодёры, то она где-то здесь, поблизости, у кого-то в плену мается.
— Она не могла убежать от своих собачат, — авторитетно заявил Гарёшка.
— Вот именно, — разделил я его мнение. — Поэтому обыскать всё вокруг — и найти.
— Прочёсывать все места, где она может оказаться! — порекомендовал Гарёшка.
— Можно долго проискать, — усомнился Юрка. — Если бы кого-нибудь ещё сагитировать.
И мы принялись перебирать возможных помощников.
— Марка! Толковый парень. И в одном бараке с Фридманами живёт, — предложил Игорь.
— Не стоит его впутывать в наше дело, хотя парнишка он вроде бы ничего, — высказал своё мнение Юрка.
Я с ним согласился. Если нас будет слишком много, это вызовет подозрение соседей и того, кто похитил Водолазку. И он может куда-нибудь её перепрятать. Или отдать кому-нибудь, живущему далеко, не на Свободе.
— Толяна Бумбума, — высказал Гарик.
— Едва ли он поможет, — откровенно признался я. — Но попросить можно.
— А не Бумбум увёл Водолазку? — догадался Юрка и многозначительно утёр нос тыльной стороной ладони.
— Это выяснить берусь лично, — сказал я. — Знаешь, почему я тоже так думаю? Тётя Таня люто ненавидит Водолазку. Сам не знаю — за что. А ты, Бобынёк, потолкуй с Мироедом, пусть всё обнюхает в своём дворе. И в соседнем, где Пучкины живут.
И мы немедля приступили к делу, которое не могло ждать.
Тётя Таня на мой вопрос слукавила:
— Анатолия нету дома. А я никаво не знаю. Ой, никаво…
Но я-то уверен был, что Ржавец опять отлёживается под огромной, в полкомнаты широченной, с панцирной сеткой и блестящими никелированными шарами на верху ножек кроватью на колёсиках — неоценимое богатство Даниловых. Это капитальное сооружение, надвинутое на крышку погреба, и скрывало Толяна от комсомольской путёвки в ПТУ.
Догадаться было запросто — на крылечке сидела чернявая остроносая девица и читала «Комсомольскую правду», тщетно поджидая «подпольщика» Толяна.
Как только тётя Таня отлучилась куда-то, наверное, к сестре Анне Степановне потопала, я забрался на подоконник Даниловых и шёпотом позвал:
— Толян! Эй! Толян!
В ответ — ни гу-гу. Но я не отступил. Оглянулся: не видать ли тёти Тани на горизонте, и спрыгнул в комнату.
Толька каждый раз забивался в голубец под эту кровать, когда за ним приходили из райкома комсомола. И сейчас — точно! — Ржавец лежал там на плетёном половичке и мусолил школьный учебник химии, заучивая наизусть какие-то формулы.
— Чего тебе надо? — зашипел гневно Толька. — Проваливай, а то вылезу и как дам!
— А райкомовская-то услышит.
— Где она? — с испугом спросил тихонько комсомолец-«подпольщик».
— На крыльце сидит, газету читает. Тебя караулит.
— Ну, чего тебе?
— Где наша Водолазка? Только честно.
— Опупел, что ли? Откуда мне знать?
Похоже, Ржавец говорил искренне.
Тем же путём я выбрался из квартиры — девушка терпеливо дожидалась лукавого комсомольца Данилова, напрасно теряя время. Но я не мог выдать Толяна, хотя он и скрывался от так называемой ремеслухи, а это предательство устава комсомола. Да и Ржавец — не друг мне. Злой парень. Сколько я от него оплеух получил — не побежишь же каждый раз маме жаловаться, как девчонка какая-нибудь. Терпел. И не сдавался.
Ржавец, возможно, и пошёл бы учиться в «ремеслуху», а после — на завод, но тётя Таня запретила ему об этом даже думать. Хотя пацаны и помладше Толяна, работая в цехах, получали полновесный хлебный паёк и талоны в столовую. И помогали, главное, фронту. Тётя Таня, объясняя соседям, почему не отпускает сына в «рэу», мечтала:
— Толькя на анжинера пущай выучится — будёт с по́рфелем ходить под мышкой и гумаги подписывать. Как начальник Пушкарёв. И я тады от стирки проклятой хочь отдохну. Хватит, помантулила — вон руки-те што колоды. Не разгибаюца от холодней воды.
…В поисках Водолазки незаметно иссяк день и наступил длинный тихий вечер. Многие жильцы нашего дома вышли из своих квартир и мирно беседовали, сидя на крылечке, лузгали подсолнечные семена. Мамы среди них не было. Она опять задержалась на работе. Да и никогда семечек не грызла. Ни одна, ни с соседками. И женскими разговорами не занималась — недосуг.
И тут появился Гарёшка.
— Водолазка нашлась!
— Божись! Где?
— У Фридманов. В сарайке. Плачет! Честно!
— Не обознался?
— Через крышу зырил — она. В наморднике из ремней.
— Как она к ним попала?
— Представления не имею. Может, выманили? С ней какой-то пёс здоровенный в другом углу стайки.
Мы устремились к Фридманам.
С кошачьей ловкостью забравшись на довольно высокий сарай, под неодобрительные выкрики кого-то из жильцов соседнего двора, залегли на крыше. Раздвинув замшелые доски, я не сразу разглядел, что там за собака внизу. Одна. Пёс куда-то уже делся. Водолазка! Её голову действительно обтягивал тесный ременный намордник. Я узнал её приглушённое повизгивание. Так она разговаривала со мной, когда что-нибудь выпрашивала. Я позвал собаку. Она забеспокоилась ещё больше. Пытаясь порвать сыромятный плетёный ремень, вставала на задние лапы, хрипела от удушья — безуспешно… Да такую привязь и трактором не разорвать.
В углу темноватого закутка, где томилась Водолазка, я различил большой медный таз с деревянной ручкой, наполненный едой. Выходит, она не дотронулась до всей этой вкуснотищи. Голодует от тоски по детёнышам.
— Идём к тёте Басе, — скомандовал я.
Спустившись на забор и спрыгнув с него на булыжниками выстланный двор, мы устремились к Фридманам.
Тётя Бася опять что-то готовила — рыбное и очень аппетитное, пахучее. На таганке, поставленном в жерло кирпичной печи. Поэтому двери и окна были растворены настежь.
Дядя Лёва, труженик, каких поискать, тут же тачал сапоги из нового блестящего хрома. Как только мы ввалились в прихожую, она же и кухня, сразу прикрыл заготовки тряпкой — осторожный.
Дядя Ися полулежал неподалёку, на низком топчане, одетый в вязаный шерстяной свитер и поверх него — в меховую безрукавку. На ногах его, привлекая нежной белизной, красовались новые толстые шерстяные носки — это в такую-то невыносимую жарищу-духотищу! Мы в одних трусах бегали и под уличной колонкой за день несколько раз обливались.
