Поначалу я не обратил внимания, что Гарёшка скис и смотрел на нас как-то виновато. Когда мы пришли в его двор, он нерешительно произнёс:
— Может, не надо, а?
— Чего — не надо? — не понял я.
— Ну, в сарайку залезать. Всё-таки чужая… Мы же честные ребята. Зачем пачкаться?
— А они нашу собаку украли — им можно? Это честно? Или сдрейфил?
— Да нет. Я — как вы. Не думайте — не струхну.[204]
И правда, далее он вёл себя достойно, не колебался.
Смеркалось, когда мы снова забрались на крышу сарая, на локтях и коленях проползли — почти беззвучно — до знакомого места, споро расширили отверстие, и я спустился вниз, в темноту, — там скулила Водолазка. Одна. Пёс отсутствовал.
Во мраке я нащупал её и потрепал по шее и спине. Собака обрадовалась, тыкалась в мои колени прохладным носом. Я сволок с неё намордник вместе с ошейником. Водолазка, радостно повизгивая, закрутилась, зафыркала и звонко дважды гавкнула. Я ей зажал пасть, но она вырвалась и снова подала голос. Соскучилась, голубушка.
«Лишь бы Фридманы не услышали, — подумал я. — Надо спешить!»
Не сразу мне удалось обвязать суетящуюся собаку верёвкой.
— Поднимайте! Чего вы там зеваете? — шепнул я.
Друзья споро потянули. Я шагнул к задней стене, чтобы по ней выбраться наверх, и коснулся лицом чего-то мокрого и холодного. Машинально оттолкнув это «что-то» рукой, я ощутил шерсть.
Впопыхах некогда было раздумывать, что это и почему.
Нам предстояло выполнить ещё одно нелёгкое дело — перебазировать Водолазку с семейством в штаб. Для безопасности. И мы взобрались с ней на высоченный трёхэтажный дом по крутой лестнице, и щенят ей доставили. Вот встреча-то была! Собачье счастье!
Вернулся домой я очень поздно. Тихонько открыл дверь — мама сидела за столом возле керосиновой (опять электричество отключили) «семилинейной» лампы и чинила что-то из нашей со Стасиком одежонки. Она подняла голову и обомлела, глядя на меня.
— Боже мой! Юра, что с тобой? Ты опять подрался? Кровища течёт! По голове, что ли, ударили чем-то острым?
— Нет, ма. Ни с кем я не дрался. И меня никто не ударял.
— Ты опять лжёшь? А ну, говори правду!
— Честное пионерское — не вру.
Мама подошла ко мне, взяла за плечи, развернула к нашему огромному — до потолка — зеркалу.
— И ты ещё будешь утверждать, что не дрался? А сам уверял меня, что ненавидишь мордобой…
Я увидел свое отражение, во весь рост, и не поверил своим глазам: лоб и правая скула чернели засохшей кровью.
— Это… не моя!
И тут до меня дошло, на чью шкуру я наткнулся впотьмах. Вот куда делся тот упитанный пёстрый волкодав. Его убили, сняли шкуру, и поставили на откорм следующую жертву… Чудовищно!
— Ну, отвечай же! — резко потребовала мама.
— Чего? — не понял я, пропустив мимо ушей смысл вопроса.
— Где ты был? Почему весь в крови?
— Честно? А ты… Это наша тайна.
— Чья — наша?
— Нашего тимуровского отряда. Дай честное слово, что никому не расскажешь…
Мама как-то сразу обмякла, видимо, поняла — ничего страшного. И пообещала. Я поведал ей обо всём, что произошло.
— Ладно. Иди умывайся — и спать. Утро вечера мудренее. Что ты ещё натворил? Дарья Александровна мне жаловалась на тебя. Просила наказать. Ты её действительно оскорбил?
— Не я её, а она меня. Сопляком. И всяко-разно… Но это — ерунда. Главное, она Водолазке смерть пожелала.
И я пересказал суть нашего спора.
— Всё ясно. Отстаивать свои убеждения, особенно правду, надо во что бы то ни стало, но при этом необходимо соблюдать такт. Ты меня понял?
Я не совсем понял, но утвердительно кивнул.
— А об остальном — завтра, — сказала мама.
Но утром я проспал даже дольше Стасика. Мама, как постоянно бывало, ушла на работу.
Я был уверен, что она не выдаст нас и Водолазку Фридманам.
И всё возвращался к мысли: с чьей помощью дядя Ися увёл от нас Водолазку? Сам он этого сделать не мог. Значит, ему кто-то помог, выполнил его просьбу. Или приказание? Кто? Толян Данилов? Нет, он слишком труслив. Только младших обижать мастак. «Герой»! Кто ещё? Не вычислишь. Многие свободские пацаны разузнали, что у нас появилась собака. Да и я сам хвастал ею постоянно, какая она умная. Дядя Ися, конечно, никогда не признается: он хоть и полумёртвый инвалид, но авторитетный блатной. Такие никогда ни в чём не признаются.
…Собачья история вдруг получила неожиданное продолжение.
Гарёшка, во двор к которому я поосторожничал пойти, сообщил, что тётя Бася, обнаружив пропажу, громко, во всё, как отзывалась о ней бабка Герасимовна, «лужёное горло», оповестила о невероятном происшествии жителей ближайших домов, а дядя Ися, ковыляя на уличную лавочку, остановил Кульшу и спросил:
— Ты, оголец! Это ваша… работа?
— Какая работа? — придурился Гарёшка.
— Вы Линду… спиздили?
— Не… Не мы. Первый раз слышу.
И смылся от дяди Иси, благо, что он не только бегать, передвигаться без опоры не может. В дальнейшем мы всячески избегали встреч с Фридманами.
И всё же невероятным было не столкнуться с дядей Исей, ведь он постоянно в хорошую погоду торчал на улице или во дворе — дышал свежим воздухом. Не однажды он окликал меня своим слабым-слабым, бесцветным голосом. Я не подходил к нему — зачем? Заведомо известно, что разговор опять зайдёт о Водолазке.
Всё произошло неожиданно. Возле ворот Гарёшкиного дома, во дворе, меня внезапно схватили за руки Алька Жмот и верзила по прозвищу Голыш, он жил в конце нашего квартала, направо, если пойти к реке. Я не знал даже, как его по имени звать. Да и никто его иначе не называл. Наверное, по фамилии. А может, потому что в любое время года ходил полуголый: в семье его насчитывалось человек десять, и все они, мал мала меньше, жили в страшной нищете.
— Пустите! — потребовал я, вырываясь. — Что вам от меня надо?
Эх, жаль, что рядом не оказалось ни Юрки, ни Гарика. Вместе-то мы отбились бы запросто.
Они, несмотря на моё отчаянное сопротивление, завернув руки по-милицейски — назад, выволокли меня за ворота и подтащили к истуканом сидевшему дяде Исе.
— У те… бя… Ли… нда? — спросил он.
— У меня! — отчаянно выкрикнул я. — Но фиг вы получите, а не Водолазку.
— Отпу… стите… его, — повелел дядя Ися.
Он медленно протянул мне бледную ладонь — на ней лежала свёрнутая вчетверо новенькая пятидесятирублёвка. Сумма, по нашим уличным меркам, огромная. Сколько интересных книг на эти деньги можно приобрести!
— Про… дай… Ты… купец, я … покупатель…
— Не продам! — выпалил я. — Даже за мильён. Друзьями не торгуют.
И отбежал через дорогу к воротам своего дома. Голыш с Алькой и не попытались догнать меня без приказа дяди Иси.
— Фраер ты! — крикнул вдогонку мне Алька. — Столь молочных брикетов — задарма! Придурок!
— Вот и жри сам то мороженое! А Водолазку никогда не поймаете, понял ты? — выкрикнул я уже с безопасного расстояния.
Голыш вывернул камень из тротуара и двинулся в мою сторону, но дядя Ися поднял медленно руку, и тот остановился, утирая скользкость под носом бахромчатым рукавом дырявой рубахи. Голыши жили, повторю, нищенски бедно, в их избе не имелось ничего из мебели, хоть шаром покати. На полу спали. Подостлав какие-то шибалы.
Я ушёл домой, чувствуя себя непобеждённым, — отстоял нашу любимицу. Да и кем же я оказался бы, позарившись на пятидесятирублёвку? Предателем и подлецом! У меня даже подобной мысли не возникло.
…Водолазка неизменно получала свою порцию требухи, даже в холодные и дождливые дни. А к осени, когда щенки Том и Тим заметно подросли, мы прогуливали Водолазкино семейство на берегу Миасса, и, если дядя Ися в тёплое время сидел на своём месте на лавочке, пробирались в штаб и из него дворами.
Однажды бабка Герасимовна подковыляла ко мне и зашептала:
— Бают, што шабаку-те вы отбили от Ишака?
— Ну и что? — взъерошился я. — Водолазка — наш друг. А не кусок сала.
— Да я нишево. Вшакой божией твари жить охота, я — нишево. Вшё в рушех Божих. Как он пожелат, так и сподобитша.
Тяжко вздохнув, бабка пробормотала что-то невнятно и удалилась.
Наше собачье счастье продолжалось. Но близился сентябрь.
И я всё чаще задумывался о зимнем Водолазкином житье.
В одних из ранних паутинных светлых и сухих осенних дней мы, дружная четвёрка, и увязавшийся за нами Бобка Сапожков по кличке Сопля, пришли к красивому, с башенками, зелёному дому по улице Красноармейской. В нём размещался военкомат.[205]
— По какому делу, хлопцы? — осведомился дежурный офицер.
Я объяснил. И нас, как ни удивительно, принял сам военком майор Шумилин. Я его, между прочим, без труда узнал, но не подал виду.
— Эх, ребята. Хорошее вы дело задумали, но не получается служба вашей собаки на государственной границе. Ваша воспитанница — беспородная. Я всё понимаю, не возражайте. Если б не кончилась война, вашу… как её звать?
