— Да, — ответил Исмаил. — Будем.
Эд Сомс сделал объявление: зал будет открыт до тех пор, пока не закончат совещаться присяжные, или до шести часов, смотря по тому, что случится раньше. А в шесть он объявит собравшимся о текущем положении дел.
В гардеробе Исмаил оказался рядом с Имада Хисао; оба надевали пальто.
— Огромное вам спасибо, что подвезти нас тогда, — поблагодарил Исмаила японец. — А то бы нам тогда идти и идти. Наше огромное вам спасибо!
Они вышли в коридор, где, сунув руки в карманы пальто, ждала Хацуэ.
— Может, вас подвезти? — предложил Исмаил. — Мне все равно по пути, я к матери еду. Могу и вас захватить.
— Нет, — отказался японец. — Огромное вам спасибо. Мы есть на чем ехать.
Исмаил стоял перед ними, застегивая одной рукой пальто. Застегнув три верхние пуговицы, он вдруг сунул руку в карман брюк, где лежали листки.
— Кабуо судят несправедливо, — сказала Хацуэ. — Исмаил, ты должен написать об этом в газете твоего отца, прямо на первой странице. Ты должен рассказать в газете правду. Пусть весь остров узнает о несправедливости. Ведь Кабуо судят из-за того, что он — японец.
— Это газета не отца, а моя, Хацуэ, — ответил Исмаил. — Я выпускаю ее.
Он вынул руку из кармана и, повозившись, застегнул еще одну пуговицу.
— Я буду у матери, — сказал он. — Если захочешь поговорить, найдешь меня там.
Выйдя наружу, Исмаил заметил, что снег уже перестал, только время от времени опускались редкие снежинки. Сквозь облака пробивался тусклый свет зимнего солнца, дул сильный северный ветер. С утра температура опустилась, и теперь в ноздрях покалывало от мороза, под ногами поскрипывал снег и завывал ветер. Исмаил понял, что буран ушел дальше и худшее осталось позади. Однако вокруг творился сплошной хаос: покинутые у обочин машины, развернутые под самыми немыслимыми углами; пихта на Портовой улице, рухнувшая под тяжестью снега… Пройдя дальше, Исмаил увидел два кедровых ствола, перегородивших дорогу, а видневшиеся вдали доки оказались почти полностью затопленными. Самые крайние сваи отломились; ветер, ударявший по внешнему пирсу, нагромоздил десятка два шхун друг на друга, и они возвышались горой, привязанные швартовами.
Корневой ком пихты, увенчанный пучком запорошенных папоротников и веток плюща, торчал из земли стеной. Пенистые гребни вздымались между опрокинутых шхун, приводя доки и шхуны в движение; крыши рубок, барабанные моталки и планширы оказались под глубоким слоем снега. Иногда пена врывалась на палубы шхун и захлестывала кубрики. Приливная вода прибывала, дул крепкий ветер, и у входа в гавань течение закручивалось водоворотом; на белоснежно-чистом снегу валялись зеленые сучья и ветки поваленных деревьев.
Впервые в жизни Исмаилу пришла в голову мысль, что картина подобных разрушений может быть прекрасной.
Стремительные потоки воды, бешеный ветер, снегопад, рухнувшие деревья, сваленные в гору шхуны… на всем этом беспорядочном нагромождении лежал отпечаток суровой красоты. Исмаил на миг увидел атолл Тараву, дамбу, пальмы, полегшие от ударов корабельных орудий; те события часто вспоминались ему, отталкивая и одновременно притягивая. Он не хотел вспоминать, но все возвращался к ним. Исмаил не мог объяснить, почему такое с ним происходит.
Он смотрел на разрушения в гавани и понимал, что в нем есть что-то цельное, что-то такое, о чем другие даже не подозревают. И в то же время ничего нет. Он ждал двенадцать лет. Ждал, даже не подозревая о том, что ждет, и ожидание переросло в нечто более глубокое. Он ждал долгие двенадцать лет.
Теперь правда лежала в кармане Исмаила, а он не знал, что с ней делать. Не знал, как поступить, и бессмысленность, которую он видел во всем, была так же чужда ему, как морская пена, покрывающая заснеженные шхуны и затопленные доки. Исмаил ни в чем не находил ответа: ни в шхунах, лежащих на боку, ни в пихте, поверженной снегом, ни в обломанных ветках кедров. А чувствовал лишь сковавшую сердце холодом пустоту.
Не кому иному, как Александеру Ван Нессу, седобородому строителю с верфи, жившему на улице бухты Вудхауса, полагалось огласить окончательное решение. Все три часа он оставался непреклонен, считая, что разумные основания для сомнений в виновности подсудимого действительно имеются. Двенадцать присяжных спорили сначала о значении слова «сомнения», потом о значении «разумные основания», потом разбирались в том, что означает вся фраза.
— По-моему, — высказал свое мнение Александер, — значение сводится к ощущению. Если я не уверен, если я сомневаюсь, то лишь это имеет значение.
Остальные поняли, что его не переубедишь. Так без четверти шесть присяжные решили остаться в Эмити-Харбор еще на одну ночь, чтобы на следующий день прийти к единому мнению.
— Нет, ну ты пойми, — отчаянно втолковывал Александеру Гарольд Йенсен. — Никто ни в чем не может быть уверен. Прислушайся же, наконец, к разумным доводам, кончай упираться. Мы говорим тебе самые что ни на есть разумные вещи. А ты, Алекс, порешь полнейшую чепуху.
— Да вижу я, Алекс, к чему ты клонишь, — говорил Роджер Портер, — сам поначалу так думал. Ну, а прямые доказательства куда денешь? Есть ведь причальный конец, кровь на гафеле… А вранье про аккумулятор? Понимаешь… что-то здесь не так. Я ничего не увидел в его лице.
— Я тоже, — подхватила Эдит Твардзик, — тоже ничего не увидела. Уж больно подозрительно он выглядел, да и шерифу сначала говорил одно, а потом запел по-другому. Нельзя же провернуть такое безнаказанно, мистер Ван Несс. Неужели не ясно — подсудимый лгал?
Александер даже не спорил — ясное дело, подсудимый лгал. Но это делает его лжецом, а вовсе не убийцей. А судят они его не за ложь.
— Нет, ну ты сам посуди, — убеждал его Гарольд. — К чему врать, если вины за тобой нет? Подсудимый лгал? Лгал. Видать, что-то скрывал. Или у тебя и на этот счет своя теория, а, Алекс?
— Хорошо-хорошо, — дал убедить себя Александер. — Тогда что именно он скрывает? Вы уверены, что подсудимый скрывает факт убийства? Может, он скрывает что-то другое? Вот что я скажу вам — у меня есть сомнения. Я не говорю, что вы не правы, просто у меня остаются сомнения.
— Послушайте, Алекс, — начала раздражаться Эдит. — Представьте, что убийца приставил один ствол к голове вашего сына, а другой — к голове жены. И вы должны за одну минуту решить, кого оставить в живых. А не решите, он убьет обоих. Тут как ни поступи, а от сомнений никуда не деться. Но если будете думать да гадать, убийца нажмет на оба курка, и все, конец. Так что придется сомнения разрешить, иначе никак.
— Пример хороший, — оценил Александер, — но к нам не подходит.
— Тогда вот что, — заговорил Бурке Лэтхэм, чернорабочий с рыболовецкой шхуны. — Падает с неба огромная комета, ну, или порядочный кусок Луны. Вот-вот проломит крышу и шлепнется прямиком на голову. Так что нелишне будет пересесть, не то не избежать удара. И что, опять возникнут сомнения? Сомневаться можно в чем угодно, мистер Ван Несс. Да только в сомнениях ваших нет никакого здравого смысла.
— На самом деле бессмысленно пересаживаться на другой стул, — возразил ему Александер. — Куда бы я в этой комнате ни пересел, всюду будет небезопасно, даже на вашем месте. Тут и говорить не о чем.
— Что-то мы не туда зашли, — заметил Харлан Маккуин. — Все эти примеры ни к чему. Попробуем убедить Алекса, исходя из доказательств, представленных обвинением. Будем идти последовательно, шаг за шагом. Так вот, мистер Ван Несс, как вы думаете, причальный конец со шхуны Хайнэ о чем-нибудь говорит?
— Говорит, — ответил Александер. — О том, что Миямото был на борту погибшего. Насчет этого у меня нет сомнений.
— Уже хорошо, — кивнула Эдит. — По крайней мере, можно двигаться дальше.
— Потом этот гафель… — продолжал Харлан. — На нем же кровь человека, причем такой же группы, что и у Хайнэ. Здесь-то какие могут быть сомнения?
— Сомнений нет — кровь действительно может принадлежать Карлу Хайнэ, — согласился Александер. — Но вполне возможно, что попала она на гафель из руки. На мой взгляд, такое возможно.
— Возможно, возможно… все-то у вас возможно. А так не бывает. Послушать вас, мир состоит из одних случайностей. Если что-то имеет вид собаки и двигается как собака, значит, это и есть собака, — сделал вывод Бурке.
— Мы что, уже на собак переключились? — удивился Александер. — А я и не заметил.
— Ну, а что вы скажете на это? — продолжал Харлан. — Подсудимый слышал, что обнаружили тело Карла. Но разве пошел он к шерифу, разве рассказал, что встречался с Карлом? Даже когда его арестовали, он упрямо твердил, что знать ничего не знает. А потом заговорил совсем по-другому, выдумал какую-то историю с аккумулятором. Да и с этим прокол вышел — насчет запасного аккумулятора выяснилось только при перекрестном допросе. Так вот, эта его выдумка… не больно-то я ей верю.
