такое губительная красота.
По-настоящему я испугался, когда увидел, что по обочине дороги бегут звери. Они убегали от катящегося по пятам смертоносного вала. Лисы, зайцы, медведи, волки и сохатые бежали рядом. Огромное несчастье, грозившее гибелью, объединило обитателей тайги.
Сами мы спаслись на лесном кордоне, к тому времени обпаханном бульдозером и отгороженным от огня земляным рвом.
А звери побежали дальше.
Картина была настолько фантастичной, что Женька Розов и Хусаинка Мангаев не поверили мне. Лиса и заяц бегут рядом?! Медведь и сохатый?! Такое может только присниться.
Зато Лупейкин поверил. Он сам видел подобное. Более того, Адольфу приходилось тушить лесные пожары. Как можно потушить огненный вал, сметающий все на свое пути?! Лупейкин рассказал. Оказывается, можно устроить встречный пал. То есть пустить огонь против огня. При сшибке пламя взрывалось, огонь смирялся и опадал. Потрясающее зрелище! Я хорошо представлял его себе…
Я вспомнил картину страшного и одновременно завораживающего пожара из детства, когда первый раз воочию увидел войну в Афганистане. Именно тогда я поймал себя на дикой мысли: война мне нравилась… Залпы «Градов» на Баграмском перекрестке, трассирующие очереди крупнокалиберных пулеметов в чернильном небе над Джелалабадом, пахнущий танками тоннель на перевале Саланг, мелкая изморозь на броне БТРа, когда с замполитом Колей Петровым мы вышли ранним утром на поиски бойца, сбежавшего из части. Помню, как сейчас – его звали Ваня Жуков, почти чеховский герой. Он был родом из города Пушкина, ближайшее Подмосковье.
Мы нашли Ваньку Жукова в одной из каменных ниш горного массива, продрогшего – зуб на зуб не попадал. Он рассказал нам, что джип с душманами несколько раз проезжал мимо него, в десяти метрах, по каменной дороге. Боевики уже знали, что боец шурави (русский) ушел из батальона. И они искали именно его.
Мне нравилось ходить с командиром батальонной разведки, заикастым майором Женькой – фамилию свою он так мне и не сказал, на секретные переговоры в зеленку. Однажды в глиняных лабиринтах дувала мы угодили в засаду. И если бы не находчивость и звериная хватка майора, то все могло бы закончиться пленом. Женька служил в той же части, что и Коля Петров. Коля недавно прислал весточку. Он стал мэром одного из городков на Смоленщине.
Мы шли на броне головного танка из Джелалабада до Кабула, когда начинался вывод советских войск из Афганистана. Фотография, где я запечатлен «бравым воином», стала обложкой немецкого журнала «Шпигель». Подпись гласила: Советские захватчики уходят из Афганистана. 1988 год.
Первым я оказался на месте гибели Саши Секретарева и ранения Сергея Севрука, фотокорреспондентов «Известий». Мой очерк был опубликован в «Собеседнике», сыну Секретарева я привез часы отца и его полевую сумку. Как пелось во фронтовой песне: «Блокнот и „Лейку“ друга, в Москву давясь от слез…» Севрук, сын Владимира Николаевича Севрука – одного из авторов доктрины вторжения войск в Афганистан, заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, того самого, что швырял в меня огрызком яблока, жил потом у меня в английском корпункте «Комсомолки». Ему делали операцию на головном мозге. Гематома бродила в его голове на микроскопическом уровне после тяжелейшего ранения. Они опрокинулись на БТРе во время обстрела. Броня впечатала их в землю. Секретарев погиб сразу, а Севрук выжил после операции в полевом госпитале Баграма.
На почти таком же, микроскопическом, уровне в меня входила война. Однажды, уже в Чечне, я понял, что полюбил войну. Ее пламя. Это было самое страшное мое открытие. Человек, даже если он – репортер и его обязанность быть на фронте, в самом пекле, не должен любить войну. Все, от Ремарка и Хемингуэя до Симонова и Эренбурга, объяснили человечеству, что войну можно только ненавидеть. А я, выродок, ее полюбил. Мне хотелось все время возвращаться и возвращаться в чеченскую Ханкалу, в грязь и месиво Хатуниского котлована, разбитого гусеницами танков, мне почти каждую ночь снилось, как дуло автомата упирается в ложбинку между моей ключицей и горлом, и Женька-разведчик кричит страшным голосом: «Ложись!» Мой друг – офицер-гэрэушник Валера в нелепой чалме, с рыжей бородой, замаскированный под муллу, уходит в утренний туман вдоль арыка с двумя солдатиками-таджиками, а потом резко разворачивается и бежит ко мне, сдирая с пальца перстень с черным плоским камнем: «Сохрани! Вернешь, когда возвращусь…»
Не вернулся. Даже тело не нашли.
Только расстрелянную очередями «Тойоту».
И самое страшное: перстень Валеры я потерял. Я даже знаю, где я его оставил. В офицерском полевом модуле, в комнате медсестричек, на полочке умывальника. Из рейда вернулись через три дня. На месте модуля – глубокая воронка. Медсестры успели уйти вместе с полевым госпиталем.
Я вдруг понял тех, кто страдал вьетнамским, афганским и чеченским синдромами. Они полюбили войну и, вернувшись к обычной жизни, не могли в мир встроиться. Они не могли и не хотели признаваться сами себе в том, что гибельная красота разрушений, взрывов, смертей часто завораживает и уже не отпускает… Но разве может красота войны быть сильнее красоты жизни?! Ужасное открытие. Я нашел ему подтверждение, когда читал воспоминания американских солдат и офицеров, воевавших во Вьетнаме.
Коля Петров сделал так, что Ваньку Жукова не стали судить за самовольный уход из части. Его просто перевели в другой батальон. Я проследил его судьбу. Он остался жив и даже получил солдатскую награду. А ушел он из-за домогательств сержанта-контрактника нетрадиционной сексуальной ориентации. Сержант все равно получил свою пулю в спину. Родным написали, что погиб, исполняя воинское задание. Вот что такое настоящая война!
Разве она может нравиться нормальному человеку?
В Чечне, когда мы летели вдоль пересохшего русла реки Баас на встречу с будущим героем моего романа «Ангел мой» подполковником Октавианом Шрамом – я сохранил подлинное имя и фамилию главного героя, я понял, чем завораживает война. Возможностью поделить мир на черное и белое. На друзей и врагов. Предательство в жизни обычной окружает нас ежедневно. Оно всегда с полутонами. Мы запутались в предательствах. А на войне цена предательства – смерть.
1 сентября мы пошли в школу, и моя первая учительница по русскому языку и литературе Куликова задала сочинение на вольную тему. Что-то типа вечного «Как я провел этим летом?» Мама посоветовала мне правдиво описать то, что случилось с нами по дороге от Веселой Горки да райцентра. Я попробовал. Получилась полная школьная тетрадь. Если не ошибаюсь, 12 страниц. Куликова отправила тетрадку в Николаевск на конкурс школьных сочинений. Моя писанина заняла там какое-то место… Спустя несколько лет, уже в интернате, я написал сочинение на вольную тему. Оно называлось «Елизарыч». Про бывшего зека, врача-вредителя, с которым я проработал целое лето в геологическом отряде. Вот оно-то, совершенно точно, заняло
