А потом, однажды, ты просыпался утром и слышал за окном абсолютную тишину. Ты видел высокие и ровные столбы дыма, струящиеся из печных труб. Дымы подпирали высокое и голубое небо. Я любил зиму. И до сих пор ее люблю. Буран кончался так же внезапно, как и начинался. От избы к избе люди рыли тоннели, откапывая друг друга. По тоннелям мы потом ходили в школу. Дома были заметены по самые крыши, деревня оказывалась как бы внизу, в кратере огромного и снежного вулкана.
В извержение такого вулкана я и попал сейчас.
На что я надеялся, непонятно. Снег залеплял уже глаза и рот. А я все думал о том, как приду в интернат и небрежно расскажу своим дружкам и девчонкам о лыжном путешествии от Иннокентьевки до Маго. Теперь-то мой путь, безо всякой натяжки, можно было назвать полярным. Пару раз я ложился на снег, чтобы отдохнуть. Подтягивал колени к груди, сворачивался эмбрионом, но лыжи не снимал. Я понимал, что без лыж мне будет гораздо труднее. Еще я проверял: цела ли шляпа на веревке. Я подтягивал шляпу, ощупывал руками и на каком-то этапе понял, что полы ее совсем разрушились. Я тянул по снегу нечто похожее когда-то на великолепное сомбреро, изготовленное Женей Розовым. Хотелось завыть: «Женька-Женечка! Жопик мой дорогой! Что же мне теперь делать?!»
Но я гнал страшные мысли из головы.
Как-то сама собой пришла идея бросить лыжи, палки и шляпу. Просто ползти по снегу. Я попробовал и тут же понял, что я давно сбился с санного пути. Потерял дорогу. «Ничего, – успокоил я себя, – где-то слева, всего в нескольких метрах, идет другая, широкая дорога – автомобильная. Пусть даже теперь она и переметена снегом, колея-то высокая, найду!» Вернуться назад, в близкую Сахаровку, мне в голову не приходило.
Я двинул влево и сразу провалился в снег по пояс. Никакой дорожной кромки и никакого ледяного наста под ногами.
Я окончательно сбился с пути. Ко всему прочему, куда-то пропали рукавицы.
Все беды и несчастья, произошедшие со мной, даже те, что случились давным-давно, навалились на меня. Я и не знал, что так бывает. Я вспомнил разом, как горела моя бабушка Матрена Филипповна. А я поливал ее водой. Потом так же страшно было мне, когда я догреб до середины Амура и хотел утопить своего любимого щенка Цапку. Мы перевернулись, попав под борт самоходки. Я вспомнил, как старик-зэк бежал по лесной дороге и на ходу ел мамины пироги. Разорванная пополам его телогрейка, вместе со справкой об освобождении, плавала в грязной луже. Потом старик повесился в лесу, а мама обманула меня, сказав, что отправила зэка на пароходе. Я бросал девочку Нельку с зелеными глазами, потому что она писалась. И теперь я уже не носил ее портфель. А Нелька все смотрела и смотрела на меня своими рысьими глазами. Серега Бурыха бил с центра поля, я бросался на мяч… Но он летел в другой угол! Звери бежали кромкой пылающего леса. И я видел, как загорелась шерсть на загривке медведя. Коля Бурмистров обматывал полотенцем кулак, а я сжимал в кармане кастет и знал, что сейчас, в пьяной драке, меня убьют. Бульдозеры сносили старое кладбище, мама охаживала меня веревкой за сворованные огурцы, сестра Галка врезалась на моем велосипеде «Школьник» в дощатую стенку сарая, я глотал горькую перцовку и терял сознание, Георгий Ефимович шлепал болезненными серыми губами, пахло корвалолом… Мама, моя любимая мама, стонала и охала в постели за перегородкой, в объятиях ненавистного Иосифа. А оркестр все играл и играл похоронку. И корабли внизу под сопкой, в узкой Пальвинской протоке, гудели разом, провожая в последний путь моего отца Ивана. Капитана речного Жука.
Во всем, во всем я чувствовал себя виноватым…
Почему я не догнал и не остановил старика-зэка?
Сколько же горя бывает у детей!
Как бы так сделать, чтобы горя у них было поменьше?!
В сознании всплыло само: «Неудачи преследовали экспедицию Татаринова…» Меня обожгло. Бороться и искать. Найти и не сдаваться! Я встал. Сначала опершись руками и коленями. На карачки, сказал бы Лупейкин. Потом в полный рост. Рукавицы я не потерял. Они были пришиты, по-таежному, к широкой тесьме, пропущенной по спине и в рукава ватника.
Оставалось одно. Идти, согнувшись, вперед. Шаг за шагом, забирая вправо. Потому что справа, сейчас не видимый, тянулся высокий берег Амура. Там, в тайге, под корнями вывороченной из земли ели, можно будет соорудить шалаш, развести костер и переждать буран. Однажды нам с Хусаинкой пришлось ночевать в таком шалаше. Береста, срезанная с березы, зажигала костер даже под дождем. Правда, тогда была поздняя осень. И мы даже не замерзли за ночь, по очереди подкладывая в костер ветки.
Не знаю, сколько по времени я шел. Час или два. Вдруг носки лыж уперлись во что-то твердое. И я повалился в снег. Я думал, что лыжи уперлись в ледяной торос. Но оказалось, что впереди поленница дров. Я, обессиленный, обрадовался. Я знал, куда я вышел. На берег бухты Ём, где мужики из нашего колхоза заготавливали дрова.
Здесь таежная речка Ём впадала в Амур, образуя небольшую бухту. Место было памятно еще и тем, что пару лет назад мы здесь терпели бедствие с Адольфом Лупейкиным. Поздней весной, перед самым ледоходом, он вез меня на лошаденке в Магинскую больницу с острым приступом аппендицита. Здесь мы провалились под лед. И здесь Лупейкин нашел бутылку «Перцовки», припрятанную отчимом Иосифом в поленнице, во время заготовки дров. Место оказалось намоленное.
О, как приятно было забиться под высокую поленницу, с подветренной стороны! Лыжи и палки я поставил шалашиком и нагреб на них снега. Снег был мокрый, хорошо лепился. Скоро у меня образовалась вторая стенка, которая надежно укрыла от ветра. Я вспомнил, что мама сунула в рюкзак сверток с домашними пирогами и бутылку молока. Молоко, в рюкзаке на спине, завернутое в костюм ковбоя, не замерзло. Я почувствовал, как сильно проголодался.
Приятная истома разливалась по телу, я вытянул ноги и закрыл глаза. И сразу вспомнил, как чуть не замерз зимой в тайге несколько лет назад. Я тогда учился в пятом или шестом классе и, как все пацаны в деревне, ставил петли на зайцев. В тот раз в петле оказался раненый, полуживой зайчишка. Невозможно забыть, как он закричал при виде меня, своего мучителя. Он кричал как ребенок… Зайца я затолкал за пазуху и решил нести его в деревню. Прыгать зверек не мог. Стальной проволокой петли у него перетянуло лапку. Не буду долго рассказывать, как я заблудился в тайге. Никакого бурана не
