близорукость?!» – вкрадчиво спросил меня наиболее вредный старикашка, лысый и в полусталинском френче с накладными карманами. Я и не знал, что такие еще сохранились. Если бы не Володя Поликанов, тогдашний секретарь Кировского райкома ВЛКСМ города Хабаровска, я бы не стал корреспондентом на БАМе. И я не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. Поликанов спокойно и, мне показалось, с искренней горечью в голосе ответил: «Сын морского капитана и внук Сахалинского каторжанина-большевика, Александр не подумал, с кем он связался… Хотя он и опубликовал в журнале статью „Что такое „Новый Фейерверк“ и как с ним бороться?“»
Что являлось абсолютной правдой. Статью под таким заголовкам мои дружки приняли и тиснули чуть ли не в последнем номере «НФ». А если бы старикан узнал о том, что мой дед на самом деле был то ли дуэлянтом, то ли уголовником? И большевизм он разделял относительно – постреливал в отряде анархиста Яшки Тряпицына. Того самого, что сжег Николаевск-на-Амуре в 1922 году… А в 30-е годы Кирилл Ершов вообще был признан троцкистом и пособником японского милитаризма.
Отсидел все на том же Сахалине.
Отец Володи Поликанова – знаменитый геолог, открывший на Нижнем Амуре самое крупное месторождение золота, Многовершинное. В прошлом году мы ездили с Поликанычем – так мы его зовем, в село Красное, под Николаевском. Его отцу открывали мемориальную доску.
Сам Поликаныч долгие годы работал за границей.
Генерал. Сейчас преподает. Мы дружим до сих пор.
Я много размышлял на тему, было ли у меня два лица, когда я собирал комсомольские взносы и придумал боевые тройки для фарцовки с японцами? Дрался с портовскими полууголовниками и ходил в рейды с милицией. Выпускал антисоветский журнал и, как отличник, получал медаль из рук Брежнева. Оксюмороны советской действительности опирались, конечно, на идеологию, всесоюзную завучиху. Она и вела прямиком к двойственности сознания. Двойные стандарты первыми проявлялись в нашей стране. А не только у капиталистов, в западном обществе.
Мама, без сомнения, была личностью. Она знала, что такое сделка с совестью. Мараться не хотела. И вместе с тем прекрасно понимала, что мир не делится только на плохое и на хорошее. На черное и белое. Может, потому и пользовалась в деревне высоким авторитетом.
Волк вышел из темной зелени елового распадка. Сначала я подумал, что к нам бежит бродячая собака. Но откуда она могла взяться здесь, в лесотундре, за несколько километров от деревни?
После обеда мы с мамой оделись в телогрейки, обули валенки, подшитые дратвой, мама закуталась в шаль, завязав на спине бабий узел, а я плотно подтянул тесемки шапки-ушанки. Горло закутал шарфом. Мы взяли с собой легкие деревянные санки – полунарты и несколько пустых мешков. Для травы, которую мы хотели нарезать на болоте. И еще мама прихватила серп, обмотав его тряпочкой по острому лезвию.
Не припомню точно, зачем нам в раннем предзимье понадобилась трава, сухая и пожухлая к тому времени. Может быть, у нашей коровы, которую мы тогда еще держали, заканчивалось сено. Отчим Иосиф, веселый забулдыга и сельский киномеханик, не заготовил его летом впрок. Не до того было Иосифу. Он собирал грибы, крутил свою киношку на проекторе «Украина», запойно читал книжки. Все, какие под руку попадались. И с таким же рвением предавался пьянству.
А может, трава понадобилась в качестве подстилки поросенку, которого мы тоже держали, для откорма. Мама тогда работала учителем начальных классов. Сельские учителя мало чем отличались от колхозников, живущих с реки и огородов, держащих скотину в сараюшках-пристройках.
Мы отправились за травой на замерзшее болото, где рыжие полоски высоких релок перемежались с озерками марей, подернутых ледком и припорошенных снегом. Трава росла там и тут, шуршала на ветру печально, клонилась к снегу. Были еще редкие камыши, похожие на одноногих цапель.
Они стояли вдоль замерзших болот.
Камыши, а не цапли. Цапли давно улетели на юг.
Летом здесь резвились выводки уток, важно взлетали соколы-сапсаны, ухали в ельниках совы. А потом и они улетали на зиму в теплые края. Камышам, в отличие от птиц, улетать некуда. Впрочем, людям тоже.
Меня всегда удивляла приземленность людей. Моих земляков. Вот почему, например, мама никогда не хотела переехать в районный центр – городок Николаевск? Не говоря уже о Хабаровске, краевом центре. Не глупая ведь женщина. Ей, кстати, и предлагали не раз работать в районо. Районном отделе народного образования. Мама назидательно говорила мне: «Все прописаны в столице, один Шолохов в станице!» Я почему-то с детства знал, что не буду жить в станице. Не родился патриотом сельской жизни. Наверное, потому, что я хотел быть моряком. Моряки не сидят по деревням. Они ходят по морям. А Шолохов ничего путного, кроме «Тихого Дона», не написал. Так я тогда думал. Из-за разных литературных пристрастий мы сталкивались с Кирилловной чуть ли не с пятого класса. Что касается деревенской жизни, то должен признаться в следующем. Недавно я купил себе домик в полузаброшенном селе Тверской области. Правда, дорога туда есть и избушку мне перестраивают два местных плотника-умельца.
Неужели мама была права?!
Облезлое и понурое существо, которое приближалось от кромки леса, напоминало собаку. Явно брошенную или больную. Собака держала хвост, поджав его между ног.
– Шарик, Шарик! Иди сюда! – я свистнул. – Мама, смотри – собака! Откуда она взялась?
Мама, мне показалось, побледнела и заоглядывалась по сторонам. Кажется, она боялась появления целой стаи таких собак. Или волков? Потом она достала из мешка серп и медленно раскрутила тряпочку, которой было обмотано лезвие.
– Волк, – негромко сказала мама. – Отбился от стаи. Но ты не бойся, Шурик!
А я и не боялся.
Моя мама была великолепной рассказчицей.
Соседи собирались на лавочке возле нашего дома, чтобы послушать рассказы Кирилловны. Так ее звали в деревне многие, Кирилловна. По отчеству. Когда мне подкатило под пятьдесят, я и не заметил, что меня тоже стали звать Иванычем. А я ведь после окончания школы в деревне больше не жил.
Помнила мама очень многое. Как Кирилл Ершов вместе с Айтыком Мангаевым шли по талому льду Татарского пролива. У них на двоих была одна котомка. Как срубили дома-заимки недалеко от нивхского селения Вайда. Как постреливали потом с кунгаса по япошкам, оккупировавшим Нижний Амур. И про партизанский отряд Якова Тряпицина, анархиста, поджегшего Николаевск-на-Амуре и ушедшего с жителями города на золотоносный прииск Керби, она тоже знала.
Кирилловна своих рассказов не записывала. Она была устным носителем истории нашего села и истории нашего рода. По существу, она была народным сказителем. Сейчас бы сказали – акыном. Остро жалею о том, что только в классе восьмом я догадался кое-что записывать из маминых историй. Но именно она однажды посоветовала мне: «Запиши в
