менялись картинки с непонятными ни Артёму, ни Лизе иероглифами.
Наконец он отвлёкся от экрана и чертыхнулся:
– Чёрт, почти получилось. Пытался определить хотя бы место. Но увы…
– То есть совсем без шансов? – Лиза выглядела очень расстроенной.
– Похоже на то.
– Ну что же. Спасибо. Может, всё-таки чаю? – Артём изначально не верил в затею с компьютерщиком.
– Спасибо. У меня вот водичка есть. – Он достал из рюкзака маленькую бутылку воды. Открутил пробку. Жадно припал. – Есть два человека лучше меня в этом деле. Но один вчера в запой ушёл. Второй женится. И того и другого отвлекать неудобно. Как только кто-то из них будет в доступе, обещаю к ним обратиться.
– Будем ждать, – грустно произнёс Шалимов
Они проводили Алексея. Лиза выглядела расстроенной.
– Не грусти. Он же сказал, что есть еще два специалиста. – Артём по-отечески погладил её по голове.
Правильно он сделал, что втянул её, или снова поступил как чёртов эгоист?
– Я не из-за этого. Теперь ясно, что этот гад хорошо подготовился, всё предусмотрел. Зачем ему это? Что он знает? И откуда? Ты вообще с кем-то за жизнь делился, что у тебя брат погиб подростком и дело это тёмное?
– Ты о чём? Я разве был в курсе того, что дело это тёмное? Меня в это никто не посвящал.
– А мама?
– Это надо у неё спросить.
Слёзы, похоже, вспомнили о Лизе, и она снова готова была разрыдаться.
– Мы вроде собирались ужинать. В силе?
– В силе. – Она захлюпала носом.
* * *
Иван Елисеев в этот раз остался у родителей дольше обычного. После обеда мать с отцом сели к телевизору смотреть воскресный сериал на канале «Домашний». Сын составил им компанию. Фильм с бородатыми, атлетически сложёнными турецкими мужчинами успокаивал.
Отец, судя по его отрешённому виду, не особо внимательно следил за перипетиями сюжета, просто следовал некоему ритуалу, а Иван, к своему удивлению, втягивался. Когда началась бодрая реклама, он даже немного пожалел, что фильм прервался.
Что ж! Передышка окончена.
Он достал телефон и написал Лиле, девушке, работающей в архиве МВД. Звонить не решился. Вдруг она не одна? Выходной всё-таки. Ревность давно уже не терзала его по её поводу. Расстались друзьями.
Она ознакомилась с его сообщением сразу. Перезвонила.
Иван вышел в коридор, чтобы не мешать родителям наслаждаться экранными страстями.
– Привет! Ты умеешь появиться вовремя. – Голос Лили звучал насмешливо, но не раздражённо.
– В смысле?
– Ну, Елисеев. Выходной сегодня. А тебе ведь что-то надо от меня, вернее, от архива? Разве нет? Позвонить просто так не в твоём стиле. Тебе не терпится. Ты не можешь ждать.
– Ты права. И мне стыдно. – Иван радовался, что ничего не пришлось объяснять.
– А чего сам запрос не сделаешь?
– Мне не хотелось бы светиться. Потом объясню почему.
Лиля на несколько мгновений затихла. Потом вернулась:
– Слушай, я сегодня иду на концерт в Консерваторию. Хотела с подругой, но она не может. Пойдём! Заодно всё мне и расскажешь.
Лиля обожала серьёзную музыку и чуть ли не бóльшую часть своей зарплаты спускала на билеты на разные классические концерты. Когда они были вместе, он ни разу не ходил с ней, ссылаясь на занятость или усталость. Теперь эта маленькая стерва решила воспользоваться случаем и всё-таки затащить его на концерт. Придётся идти! В понятие «маленькая стерва» он не вкладывал никакого негативного смысла. Ростом Лиля была почти с него; видимо, то, что она на десять лет младше, заставляло иногда так про себя её называть.
– Хорошо. Где встретимся?
– У входа в Большой зал. Надеюсь, ты в курсе, где он. На всякий случай адрес: Большая Никитская, тринадцать. В восемнадцать тридцать.
– Костюм надевать? – с тоской спросил Елисеев.
– Можно просто пиджак. А у тебя костюм появился?
– Нет.
– А чего спрашиваешь?
– На тот случай, если без костюма нельзя.
– Концерт – это не приём в честь дня рождения генерала. Елисеев! Как же тебя к мировой культуре-то приучить?
Он собирался ответить, что, когда каждый день перед тобой смерть, кровь, уродство и извращения, тебе не до мировой культуры. Но не стал. Пафос сейчас ни к чему. Она всё это знает и без него.
Он обнял отца, поцеловал мать, пообещав, что, если ничего не помешает, зайдёт к ним скоро. К себе на Студенческую шёл быстро. Думал о Лиле. Неужели за два года, прошедшие с тех пор, как они обо всём переговорили, всё прояснили и решили, что им будет намного лучше общаться в качестве просто знакомых, а не любовников; неужели за эти тоскливые два года, со случайными женщинами и сердцем, замороженным, как продукты в морозилке, он не избыл её, не вытряс из себя, не нашёл дорогу в жизнь без бесконечных воспоминаний об их недолгом, но счастливом времени вместе? Он старался. Это точно. Год назад она обмолвилась, что нашла себе спутника и, возможно, на всю жизнь. Он тогда обрадовался. Она заслуживает счастья, стабильности, уверенности.
Только теперь до него дошло, что «остаёмся друзьями» – это своеобразный вид пытки.
Серый в клетку пиджак висел в шкафу, никак не подозревая, что его вызволят и заставят повиснуть на крепких человеческих плечах. Белая рубашка испытала то же самое. «Ехать на машине? – спросил себя Елисеев. – Ты хочешь подвезти Лилю домой после концерта? – И сам же себе и ответил: – Да, хочу».
Он посмотрел на себя в зеркало, попробовал оценить, как впишется в ряды меломанов, ещё раз причесался, прыснул на себя подаренным матерью на Новый год одеколоном «Булгари». По лестнице сбежал вприпрыжку, через две ступеньки, как в отрочестве, когда страшно хотелось, чтобы всё происходило быстрее.
На детской площадке дети лепили снежных баб. С обеда шёл крупный, мясистый снег.
Проехав совсем немного, он принюхался: в машине присутствовал незнакомый запах. Запах чужой, плохо определяемый. Что это? Странно! Откуда он? Настроение испортилось. У него паранойя?
Навигатор показывал, что до Большого зала Консерватории ехать семнадцать минут.
Припарковаться он сумел только в Калашном переулке. Ближе свободных мест не нашлось. Быстро, шурша упругим снегом, который ещё некоторое время не смогут убрать (снег для московских коммунальных служб всегда стихийное бедствие), дошёл до Большой Никитской, повернул направо, миновал бодрое здание Театра Маяковского, пересёк ещё один переулок, оставил сбоку кафе со стеклянными витринами и табличкой рядом со входом, что здесь продавал свои книги Сергей Есенин. В 90-е здесь находилась оладушная, и в раннем его детстве, по выходным, отец частенько водил его сюда, утверждая, что здесь самые лучше оладьи в Москве. С чего он это взял, так и осталось тайной. Иногда к
