— Так ему, шкуре, и надо, — ответил сиплый бас.
Подвода отъехала далеко, и голоса возчиков стихли.
В темноте гремели другие подводы — двигались они к бригадному двору, стоявшему на краю хутора.
Ко двору снова подъехали на нагруженной подводе Глаша и Лукерья Ильинишна.
— А вы все сидите? — спросила Лукерья Ильинишна, подходя с фонарем к плетню. — Сергей Тимофеевич, как же нам теперь быть?
— А что такое?
— Да то, что Нарыжный куда-то сбежал, а мы остались без всякой власти. Зерно собрали, его надо отвозить на элеватор, а как же так? Надо акты составить, а председателя нет, и я прямо и не знаю.
Сергей встал, застегнул на все пуговицы шинель.
— Я думаю, что акты мы можем составить и сами. А председателя надо избрать нового. — Он поднес руку к фонарю, посмотрел на часы. — Еще рано. Созывайте колхозников в школу, одну ночь не поспим, так зато все разом сделаем. Правильно, Лукерья Ильинишна?
— Да ночь-то еще большая, — сказала Лукерья Ильинишна, а Сергей, любуясь ее крепкой фигурой, подумал:
«Вот мы тебя и изберем председателем — лучшего и желать не надо».
— Петро, а ты уже пришел в себя? — насмешливо спросила Глаша. — Иди на конюшню, седлай жеребца — и гайда по хутору. Созывай всех на собрание.
Глава XIII
Поздно ночью в школе состоялось собрание колхоза. Никогда оно не было таким людным и шумным, как на этот раз. Два просторных класса, соединенных широкой дверью, были забиты людьми. Многие не смогли попасть в здание и теснились снаружи, возле окон, а также в дверях и в коридоре. Тут же, возле окон, двумя рядами выстроились двенадцать подвод, груженных мешками с пшеницей. И то, что собрание было созвано в такой поздний час, и то, что на собрании находился новый председатель исполкома, и то, что у школы выстроился готовый к отправке обоз с зерном, — говорило о событии исключительной важности.
Возчики, ожидая приказания отъезжать, лежали на мешках и курили, а в школе стоял галдеж, доносились выкрики, обрывки фраз, — там шли выборы президиума. И вот избранные — животновод Нестеров, доярка Яблочкина и Лукерья Ильинишна — уселись за стол и о чем-то разговаривали с Сергеем, а разноголосый говор не смолкал. Все знали, что на собрании будет избираться новый председатель, что Нарыжный сел на коня и куда-то уехал. Какой-то шутник вслух вспомнил о Нарыжном и крикнул:
— А посмотрите в тот угол: это не Евсей Гордеевич блестит глазами?
Все посмотрели в угол, где горел фонарь, и по классу покатился веселый смех… Раздался стук карандаша о стол. Нестеров, сердито насупив брови, сказал:
— Граждане, тише! Слово даю председателю райисполкома товарищу Тутаринову.
Нестеров уселся на свое место и еще раз постучал карандашом. Сергея охватило волнение. На него смотрели сотни внимательно-строгих глаз. В слабом свете лица были темные, под цвет меди. На подоконнике, рядышком, сидели Глаша и Петро. На скамейке в обществе стариков примостился Горшков. Сергей смотрел на эти незнакомые лица и вдруг спрятал в карман листок с приготовленными тезисами и начал рассказывать о том, как он впервые участвовал в крупном танковом бою под селением Кантемировкой. Такое начало его речи всем показалось необычным, в классе стало тихо — было слышно, как за окном бьют копытами и всхрапывают кони. Чей-то молодой голос из задних рядов спросил, страшно ли было в первом бою.
— Очевидно, юноша хочет знать, — говорил Сергей, — испытывал ли я страх в этом бою?.. Дело прошлое, и я могу вам сознаться: да, испытывал. Но мною руководило другое чувство, которое и вело меня вперед. Когда я увидел в перископ сигнальную ракету и дал полный ход машине, — я был механиком-водителем, — это чувство возникло во мне с невероятной силой. Мне трудно выразить его словами, но оно похоже, — как бы это вам понятнее сказать, — на такой порыв сердца, когда ты ощущаешь в себе прилив силы, и тело твое, каждое движение мускула, зрение, слух — все подчинено одной мысли: вперед! Всю войну это чувство не покидало меня. И я бы, конечно, не вспоминал об этом здесь, на нашем собрании, если бы не этот позорный случай с зерном. Почему, думал я, это произошло в «Светлом пути», а не в каком-либо другом колхозе? Разве люди у вас плохие? Нет, люди хорошие. А потому произошел этот позорный случай у вас, что Нарыжный не руководитель колхоза, а шкурник!
— Вот это правильно!
— Отчитал по-гвардейски!
— Еще какой шкура — ничем не пробьешь!
— А преподобная Евдокия Ивановна чего стоит!
— Спекулянтка! Белую муку кто на базар носил?
— Да они все в кладовой паслись!
Слушая реплики, Сергей никогда еще так не волновался, как сегодня. Подробно, как только сумел, он рассказал, что значит для района самый факт задолженности по хлебу хотя бы одного небольшого колхоза.
— Бывшие горе-руководители рассуждали так, что, дескать, государство наше большое, хлеба у него много, обойдется и без нас. Ну, пусть бы так могли говорить Нарыжный и Евдокия Ивановна Нагорная. Но там же был и фронтовик! Вот что обидно!
Все посмотрели на Петра, и с разных мест послышались голоса. Собрание снова зашумело. Нестеров встал и сердито постучал карандашом.
— Спокойно, граждане! Прению мы еще не открывали!
— Какая там еще прения!
— Хлеб надо отвозить, а преть успеем.
— Сперва председателя выберем.
— Тетю Лукерью Ильинишну!
— Глашу Несмашную!
— Давай Глашу! И молодая и грамотная!
— Петро! Пропал ты теперь!
— Лукерью Ильинишну!
— Голосуем за Глашу!
— Да они обе подходящие.
Поднялась Лукерья Ильинишна, вытерла платочком губы, подождала, пока собрание успокоится, и сказала:
— Меня не назначайте: я женщина старая и малограмотная. Лучше всего давайте проголосуем за Глашу.
— Значит, так, — сказал Нестеров, обводя собрание строгими глазами, — будем голосовать за Глафиру Федоровну Несмашную. Кто — «за», подымайте руки.
Не голосовал только Петр Несмашный. Он прислонился головой к стенке и печальными глазами смотрел на жену.
Когда были избраны члены правления, и в числе их — Лукерья Ильинишна, Глаша спрыгнула с подоконника и подошла к столу. Заложив руки за спину и подняв голову, она постояла несколько секунд, стройная и красивая. На лоб ее спадал завиток волос, лукавые быстрые глаза блестели.
— Ну, Петро, — сказала она, обращаясь к мужу, — погляди на меня хорошенько! И вы все посмотрите. Все кричали: «Глашу давай!» — вот я и есть! Так вы хорошенько на меня посмотрите, чтобы потом не говорили, что выбирали одну, а получилась другая. И вот тут, когда вы все в сборе, я и скажу, что зараз думаю: характером я строгая — это все знают, так что поблажки никому не будет. И еще скажу: выбирали — так и подчиняйтесь. А ежели под горячую руку кого и обижу — так не прогневайтесь. Вот и все мое вам обещание. А зараз давайте отправлять обоз. Собрание мы еще малость продолжим, а лошадей тут держать нечего. Тетя Луша, придется тебе ехать за старшего.
Утром Сергей собрался уезжать. Он уже сидел в машине, когда к нему подошла Глаша — все такая же веселая, с миловидным лицом, на котором особенно запоминались шнурочки светлых бровей.
— Ну, Несмашная, — сказал Сергей, — готовь колхоз к выезду на канал. Харчей берите на месяц. Везите кузню, запаситесь углем, поделайте носилки, закупите лопаты. Не забудь послать Лену на курсы электриков. Напиши ей такую справку.
— Это мы все сделаем, а ты нас не забывай, — сказала Глаша, и взгляд ее смеющихся, девичьи-озорных глаз как бы говорил:
«Ах, Сергей Тимофеевич, если б ты только знал, что у меня на уме касательно тебя».
Прощаясь с Сергеем за руку, она сказала все с той же лукавой усмешкой в глазах:
— Если будет трудно, то я приеду к тебе за помощью.
Ветер трепал парус тента — над головой точно кто-то непрерывно хлопал в ладоши. Сергей, закутавшись в бурку, закрыл глаза и мысленно продолжал разговор с Глашей, и то сравнивал ее с Леной, то с Ириной. Но как только он начинал думать об Ирине, мысли его путались, и он видел птичник, серую и тоскливую степь под облачным небом, Ирину, уходившую к возам. Сергей задумался и не заметил, как машина остановилась. Он открыл глаза и в двух шагах увидел отлогий, голышеватый берег Кубани, а на той стороне — желтый, давно скошенный луг и несколько красных, как пламя, кустов. Ванюша наливал воду в радиатор.
И когда снова перед глазами раскинулась остуженная ветром степь и над головой будто захлопали в ладоши, Ванюша сказал:
— Не дала мне выспаться эта Лена.
— Как же это так? — сочувственно спросил Сергей.
— Когда вы ушли в правление, я себе поужинал и так удобно устроился на сене возле горячей лежанки — мягко, и с одного бока греет. Дремлю себе и слышу — кто-то меня эдак легонько толкает. Открываю глаза и сам себе не верю: ко мне наклонилась Лена, и лицо ее, верите, показалось мне таким красивым, что я спросонку малость даже оробел. А она и говорит: «Эй, шофер, где это твой начальник запропал? Чай пора пить». Ишь, думаю себе, откуда зачинает разговор! Я держу себя гордо, а тут еще и спать сильно хочется. «Ежели, говорю, тебе нужен мой начальник, так пойди и разыщи его, а спать мне не мешай».
