Мертвая тишина была ответом на столь страстное воззвание. Жалко и сиротливо смотрело село на новых хозяев. Редкие дома уцелели после неистовой бури. Если кто и остался в живых, то предпочитал отсиживаться в погребах и не казать носа наружу. Но вот уже полетели из кузова зажженные факелы, и ветхие постройки дружно заполыхали. То, что устояло после разгула стихия, жадно пожирало пламя.
Страшная процессия медленно, но верно продвигалась по обреченному селу, оставляя за собой дымящиеся руины. Плясал огонь по бревенчатым стенам, лопались с треском оконные стекла, клубы дыма вперемешку с искрами поднимались под самый купол. Но никто не покинул своих убежищ по доброй воле. Пройдя село из конца в конец, каратели гнали перед собой всего десяток погорельцев, бледных, оборванных, закопченных, едва держащихся на ногах. Тех, кого силы оставили, подгоняли ударами прикладов. И гнали, гнали в сторону адского каньона.
— Ахти вам, ослушники! — каркал в мегафон Царь-убийца. — Не хотели быть с нами — сгинете в пучине пруда!
Пленники под дулами автоматов сгрудились на краю обрыва. Но сначала каэсовцы опорожнили кузов грузовика. По двое подхватывали туши животных, раскачивали и со смачным хыканьем швыряли в ненасытную прорву. Растущий организм Существа постоянно требовал белковой пищи. Во имя Фиолетовой Троицы — раз-два, взяли!
Потом настала очередь человеческих жертв. Николай извлек откуда-то из глубин бархатного халата мясницкий тесак и протянул его Деду.
— На-ка, Василий, мой верный и преданный слуга. Да не робей! Небось, не впервой… Во имя Фиолетовой Троицы, во имя Матери и Сына и Отца-Царя!
Дед руки не отдернул, благоговейно принял протянутый нож и, поигрывая им, вперевалочку приблизился к коленопреклоненным пленникам… С его лица не сходила жутковатая ухмылка.
— Вы, мои верные и преданные слуги, повторяйте за мной! — кричал в мегафон царь, грозно озирая растерянных таким поворотом дела карателей. — Хозяин… прими наши скромные жертвы… прими их плоть и кровь… на благо нам… назло врагам, во имя Фиолетовой Троицы! Выше факелы! Режь, Васька! — визжал бесноватый монарх, приплясывая на месте от нетерпения, и голос его переходил в какой-то поистине нечеловеческий регистр.
Брызнула кровь из-под ножа мясника, забарабанили по прибрежным камням тяжелые алые капли, обрушились в бездну содрогающиеся в агонии тела. Дело было сделано.
А чуть в сторонке выворачивало наизнанку согнутого, будто сломанного пополам в районе поясницы Лейтенанта.
Дед неслышно подошел сзади и заляпанной кровью рукой похлопал своего подопечного по плечу:
— Ну-ну, Лейтенант, соберись, будь мужчиной. Нам нельзя быть слабыми!
— Да пошел ты, иуда! Палач!.. Убийца!.. Н-ну, Дед… Н-ну, Дед… Знал я, что ты сволочь… но что такая сволочь, такая сволочь!.. — кричал Лейтенант, потрясая кулаками и захлебываясь душащими его рыданиями.
Каратели быстро и деловито погрузились и двинулись в обратный путь. Лейтенант возвращался пешком.
— Это пройдет, это от молодости все, от неопытности, — бурчал под нос Дед, деловито крутя баранку ЗИЛа. — Я сам поначалу был таким.
А на заднем сиденье «Волги» бывший председатель Рыжовского сельсовета товарищ Евдокимов жадно присосался к фляжке, с ужасом поглядывая на бывшего председателя колхоза «Верный путь» товарища Абросимова. Пятизвездочный армянский коньяк не брал, не брал, з-зараза! Эх, сейчас бы самогону, думая Евдокимов, а перед глазами у него так и стояла худенькая фигурка девчушки лет пятнадцати, не местной, должно быть, дачницы, первой попавшей под палаческий нож Деда.
55
Не успела дверь снова закрыться, как в камеру влетел визжащий окровавленный комок и грохнулся на пол.
— Принимайте пополнение! — раздались от выхода слова, сопровождаемые громовыми раскатами гогота.
Комок на полу пошевелился и слабо застонал. Нестеров первым пришел в себя, присел на корточки перед поверженным телом, перевернул его на спину, заглянул в изувеченное жестокими побоями лицо. Кровь, казалось, сочилась отовсюду: из рассеченной брови, из обеих ноздрей сломанного носа и даже из левого уха. С трудом можно было узнать человека в столь плачевном состоянии, но Иван, похоже, узнал:
— Хакимов, ты, что ли?.. А-а, жив, крысеныш, — протянул зловеще и иронично добавил: — Ну что, славно тебя приняли новые хозяева?
— Что вы… что вы… товарищ старший лейтенант, — гнусавил Хакимов, глотая кровавые сопли и в испуге отползая на тощей заднице в угол. — Я же только чтобы… разведать обстановку… как-то помочь… из плена вызволить…
— Ишь ты, спаситель нашелся! А впрочем, располагайся, приведи себя в порядок, потом поговорим. — Нестеров устало махнул рукой и вернулся на свое место, как-то обреченно закурил помятую «Приму», поделившись куревом с сокамерниками, а горе-воином занялась Ксения, добровольно взявшаяся исполнять обязанности сестры милосердая и все более свыкающаяся с этой почтенной и тяжкой ролью. Судя по безрадостной перспективе, ее умение могло еще не раз понадобиться узникам станции. Не сейчас. Не сегодня. Потому что отпущенные ей силы иссякали, и после очередного исцеления она, с трудом переставляя непослушные ноги, в полном изнеможении добралась до деревянного ложа по соседству с бабой Машей, по дороге даже пошатнулась, но была своевременно поддержана под локоть Андреем, выказавшем себя истинным джентльменом в этом доме скорби.
Странное дело, Андрюха, признанный лидер среди пацанов, всегда державшийся скованно в присутствии особ прекрасного пола, на этот раз присел рядом с девушкой, не отдернул доверчиво протянутой руки и даже завязал разговор, постепенно сошедший на интимный шепот.
Между тем дело близилось к вечеру, если верить часам, и после скудного обеда-ужина пленники, утомленные богатым на трагические события днем, стали укладываться спать. Игорь, сопровождаемый недовольно бурчащим охранником, сходил по нужде и, вскоре вернувшись, скорчился на топчане и забылся тяжелым сном. Уснула баба Маша, не выпуская заветной иконы из рук, дочитав до конца очередную молитву; провалился, как в омут ухнул, Юрка; затих в объятиях Морфея беспокойный Нестеров. Папа Карло вместо молитвы воспроизводил в уме выученное наизусть и по обоюдному согласию с Марией Федоровной запрятанное за оклад иконы до лучших времен письмо друга:
«Дорогой друг Виктор свет Александрович!
Представляю твое удавление по получении сего письма. Ведь вы меня уже похоронили. Впрочем, это не так уж далеко от истины. Но по порядку, хотя, находясь в растрепанных чувствах и на волоске от гибели, сложно излагать свои мысли логично и последовательно. Все же попытаюсь, иначе это послание теряет всякий смысл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
