Владимир Михайлович был со мною на похоронах. Мама лежала в гробу такая маленькая, осунувшаяся, усохшая, как старушка. Так я осталась одна на белом свете. Больше на кладбище никого, кроме нас и двух могильщиков, страдающих от вечного похмелья и нещадно дымящих папиросами, выпросивших у Вэ-Эма денег на поправку здоровья, не было. Зарыли мою бедную маму в сырую землю.
Вскоре после этого Владимир Михайлович уехал в длительную командировку. Говорили, на курсы повышения квалификации в Москву. Когда он вернулся, то снова вызвал меня к себе и сказал, что есть в Серпейске один человек, которому нужна моя помощь. Мальчик, мой ровесник по имени Максим. Дал мне его адрес, описал, как тот выглядит. Справишься? — спросил Вэ-Эм. Справлюсь! — ответила я. Ведь у меня был замечательный учитель.
Остальное ты знаешь.»
58
Андрей, затаив дыхание, слушал печальную историю Ксении. Когда она закончила свой рассказ и надолго замолчала, он лишь ободряюще сжал ее руку и, покраснев, с жаром выпалил:
— Теперь ты не одна!
— Да, теперь я не одна. Теперь у меня есть верные и преданные друзья, — согласилась Ксения и после паузы добавила: — Ну, Андрюша, время позднее, пора и не покой. Тем более, завтра, а точнее, уже сегодня, нам всем предстоит тяжёлый день, и нужно встретить его во всеоружии.
— Спокойной ночи, Ксюша, — поднявшись с топчана и неловко раскланявшись, промолвил Андрей.
— Спокойной ночи!
Наш новоявленный Ромео ещё долго вздыхал и ворочался на своем жёстком ложе, но минут через пятнадцать угомонился и умиротворенно засопел. Ксения уснула сразу, тихо и незаметно, едва голова коснулась подушки.
Приближался глухой и мертвый час, когда даже самых стойких одолевает сон. Собачья вахта. Вот и все наши узники уснули под недреманным оком голой электрической лампочки под потолком. Еще через полчаса свет мигнул и погас, и с ближнего к двери топчана поднялась неясная тень. Кто-то потихоньку, на цыпочках, прошелся по камере, задержался у одного ложа, у другого, заглядывая в лица спящих, чем-то зашуршал, обо что-то споткнулся, шепотом чертыхнувшись, и так же на цыпочках осторожно приблизился к выходу, постучав костяшками пальцев по дверному косяку. Это был явно какой-то заранее оговоренный сигнал: три коротких удара — двухсекундная пауза — и снова три коротких отрывистых удара.
Снаружи ответили серией из четырех ударов — два раза по два — и дверь тут же бесшумно открылась, выпуская ночного татя в тускло освещенный коридор.
— Ну что, взял? — раздался взволнованный шепот.
— Да, товарищ майор! — пропищал в ответ приглушенный фальцет.
— Да тише ты, черт окаянный! Тише!
Вслед за этим диалогом дверь снова закрылась, надежно отрезав собеседников от мирно почивающих и ничего не подозревающих узников. В коридоре послышались торопливо удаляющиеся шаги — а потом тишину взорвал яростные отчаянные вопли, какие-то звериные завывания и всхлипывания, полные адской боли. Коридор наполнился топотом бегущих ног. Упруго хлестнули короткие рявкающие приказы. Зашипел приведенный в действие огнетушитель. Явственно потянуло паленым.
Пленники, разбуженные шумом, повскакивали с мест, протирая глаза и недоуменно оглядываясь.
— Что?! Что такое?! Почему нет света, и что значит весь этот шум?
Юрка взвился со своего места, подскочил к дверям и яростно замолотил кулаками в холодный металл.
— Откройте! Сейчас же откройте! Уморить вы здесь нас вздумали, что ли?!
Снова загорелась одинокая лампочка. Коротко вскрикнула в своем углу баба Маша:
— Батюшки-светы!.. Икона пропала!.. Да что же это такое?
Папа Карло угрюмо хмыкнул и сокрушенно покачал головой, отвечая на немой вопрос Нестерова.
— Да… да… и посох… и тетрадь — все исчезло!
— А где же Хакимов? — спросил Метис — и угодил в самую точку. Действительно, вчерашней жертвы жестокого избиения нигде не было.
— Так вот в чём дело! Вот в чём дело! — вскричал внезапно прозревший старлей. — Так это он, крысёныш… Его к нам специально подослали… — И присоединился к Юрке, ожесточенно и безрезультатно испытывающему прочность двери. Наконец им вняли.
Загремел засов, жалобно завизжали петли, и на пороге в клубах дыма, как демон преисподней, возник Дед собственной персоной с вымазанной сажей физиономией и в сопровождении неизменного автоматчика. Грозный комитетчик был явно ошарашен, глаза его тревожно бегали, как затравленные звери в клетке, мечась от одного пленника к другому.
— Невероятно… невероятно… тут, не иначе, какое-то колдовство…
И, с видимым трудом сглотнув застрявший в горле ком, так что ходуном заходил волосатый кадык, распорядился, нет, скорее попросил:
— Мария Федоровна, выйдите на минуточку в коридор.
— И я с ней! — подскочил сбоку Нестеров.
— Хорошо-хорошо! — безропотно согласился Дед. — Можете её сопровождать.
Поддерживаемая под руку галантным старлеем, баба Маша с трудом поднялась со своего места и, провожаемая пристальными взглядами сокамерников, прошествовала к выходу. В коридоре отвратно разило палёной плотью, а чуть поодаль, окруженный нестройной толпой и залитый пеной, лежал обгоревший труп.
— Мария Федоровна, можете забрать икону! — глядя из-под кустистых бровей, пробормотал Дед. — Посох и тетрадь, к сожалению, безвозвратно уничтожены огнем. — И он беспомощно развел руками, как бы извиняясь. На его правой ладони вспухали белесые волдыри ожогов. Дед тяжело развернулся и, понуро опустив голову, побрел прочь, шаркая по полу.
Баба Маша осторожно подобрала с пола целую и невредимую икону, отряхнула, обтёрла её и, прижимая драгоценную находку к высохшей груди, победоносно вернулась в камеру.
— Так-то… Чужого не замай! — и погрозила скрюченным пальцем закрывающейся двери. — Только вот мальца жалко. Эх, совсем молоденькой был!..
59
До утра пленников больше не беспокоили, так что обладатели крепких нервов смогли вздремнуть часок-другой. Только старлей Нестеров дал себе зарок больше не спать сегодняшней ночью, переместился поближе к двери и внимательно прислушивался к происходящему в коридоре, ожидая очередной каверзы от врага. По нет, все было тихо, только изредка снаружи доносились осторожные шаги, обрывки негромких разговоров, потом по полу что-то протащили — и снова все умолкло.
Утром обитателей камеры под вооруженным конвоем по одному выводили для совершения утреннего туалета, выделив одно на всех вафельное полотенце не первой свежести и кусок хозяйственного мыла. Потом принесли скудный завтрак: по банке консервов, на этот раз это была рисовая каша с мясом, и закопченный чайник с жиденьким мутноватым пойлом. Завтракали молча, каждый был погружен в собственные невесёлые думы. После того как собрали грязную посуду, камеру почтил визитом Веригин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
