— Цельтесь наверняка, ребята, — крикнул он. — У нас не так много стрел, чтобы транжирить их, так что цельтесь наверняка! Убивайте чертовых коней!
Луки натянулись до предела, и тетива огнем обожгла натертые пальцы Томаса.
— Пора! — крикнул Скит, и новый рой стрел пронесся над склоном — на этот раз среди белых перьев были красные.
Тетива Джейка лопнула, и он, чертыхаясь, шарил в поисках запасной. Вылетела вторая стрела, зажужжав в воздухе, а когда первая достигла цели, третья уже лежала на тетиве. Кони заржали и встали на дыбы. Всадники вздрогнули и вонзили шпоры в конские бока, словно поняв, что скорейший способ избежать стрел — подскакать к ним вплотную. Томас стрелял снова и снова, не думая, лишь выискивая коня, провожая его наконечником стрелы, а потом отпуская тетиву. Он достал стрелу с белым оперением и, увидев кровь на перьях, понял, что его пальцы стерты — впервые с детства. Он стрелял опять и опять, пока на пальцах не выступило мясо, и чуть ли не плакал от боли, но зато вторая атака утратила свою сплоченность, потому что зазубренные стрелы терзали коней и всадники натолкнулись на трупы, оставшиеся после первой атаки. Французы замешкались, не в состоянии двигаться дальше под разящими стрелами, но и не желая отступать. Кони и всадники падали, барабаны били, а арьергард толкал передних на окровавленную землю, где их подстерегали ямы и разили стрелы. Томас выстрелил снова и, увидев, как стрела с красным оперением вошла в конскую грудь, полез в мешок за следующей, но обнаружил, что там осталась всего одна. Он выругался.
— Стрелу, кто-нибудь! — крикнул Сэм, но стрел ни у кого не осталось.
Томас выпустил свою последнюю и обернулся, собираясь через просвет в строю скрыться от всадников, до которых дошло, что у врага наконец кончились стрелы. Но просвета не было.
Сердце его заколотилось в полном ужасе. Бежать было некуда, а французы приближались. Почти не думая, он ухватил лук за конец и швырнул его через строй английских латников. Теперь лук только мешал, от него следовало избавиться. Томас поднял с земли чей-то щит, надеясь на Бога, что на щите английские знаки различия. Просунув левую руку в тугие ремни, он вынул меч, шагнул назад и встал меж двух выставленных латниками копий. Остальные стрелки проделали то же самое.
— Пропустите лучников! — крикнул граф Нортгемптонский. — Пропустите!
Но латники были слишком напуганы быстро приближающимися французами, чтобы раздвинуться.
— Крышка! — крикнул кто-то. — Нам крышка!
В его голосе слышалась истерика.
Теперь, когда стрелы кончились, французские всадники уверенно пробирались по склону меж трупов и ям. Они опустили копья и пришпорили коней, требуя от них последнего рывка перед столкновением с врагом. Попоны забрызгала грязь, на них колыхались воткнувшиеся стрелы. Глядя на копье, Томас поднял незнакомый щит и думал, до чего же страшны вражеские лица.
— Все будет хорошо, — послышался сзади спокойный голос. — Держи щит повыше и бей в коня.
Томас бросил взгляд назад и увидел седовласого Реджиналда Кобгема — старый воин сам встал в передний ряд.
— Сплотились! — скомандовал Кобгем.
Кони были над ними, огромные и высокие, копья неслись прямо в грудь, топот копыт и звон доспехов ошеломлял. Французы победно кричали, пригнувшись в броске.
— А теперь убьем их! — крикнул Кобгем.
Копья ударили в щиты, Томас опрокинулся навзничь, и копыто задело его по плечу, но кто-то сзади подхватил его и прижал к вражескому коню. В тесноте было не взмахнуть мечом, щит примкнул к боку, в ноздрях стоял запах крови и конского пота. Что-то ударило его по шлему, отчего в голове зашумело и в глазах потемнело, но чудесным образом давление пропало; перед ним мелькнул кусочек дневного света, и он, шатаясь, шагнул туда, размахивая мечом.
— Щит выше! — послышался голос, и Томас инстинктивно повиновался.
Щит тут же разлетелся. Туман перед глазами пропал, и Томас увидел перед собой яркую попону, а слева, в стремени, ногу в кольчужном башмаке.
Он вонзил меч в брюхо коню, и животное шарахнулось в сторону, таща Томаса за собой за застрявший меч. Неистовым рывком ему удалось освободить клинок, так что тот с размаху стукнул по английскому щиту.
Атака не прорвала строй, а ударилась в него, как море в скалу. Кони отпрянули назад. Английские латники шагнули вперед — рубить всадников, а те побросали копья и взялись за мечи. Томаса оттеснили в сторону. Он тяжело дышал, в голове стоял туман, кровь заливала глаза. Голова превратилась в комок боли. Перед ним лежал мертвый лучник с пробитой копытом головой. Почему на нем не было шлема? Потом латники откатились назад. Новые всадники пробрались сквозь убитых, усиливая напор; все стремились к высокому знамени принца Уэльского. Томас со всей силы ударил щитом по конской морде, ощутил скользящий удар по мечу и вонзил клинок коню в бок. Всадник сражался с кем-то с другой стороны коня, и Томас, увидев небольшой просвет между его кольчугой и высокой лукой седла, ткнул мечом в живот француза. Он услышал, как злобный крик перешел в стон боли, а потом конь стал оседать на него. Оттолкнув кого-то, Томас отскочил, прежде чем конь упал, гремя броней и молотя копытами. Английские латники обступили умирающее животное, готовясь встретить нового врага. Какой-то конь с глубоко засевшим в задней ноге железным гарро встал на дыбы и колотил передними копытами. Другой конь попытался укусить Томаса, и тот ударил его щитом, а потом замахнулся на всадника мечом. Француз метнулся прочь, и Томасу пришлось высматривать нового врага.
— Пленных не брать! — кричал граф, увидев, как кто-то пытается вывести француза из сечи.
Граф отбросил щит и орудовал мечом, как дровосек топором, держа его обеими руками и вызывая французов подойти к нему. И они подходили. Новые и новые всадники проталкивались в мясорубку. Казалось, им нет числа. Один француз нижним краем щита ударил англичанина по шлему, повернул коня и вонзил меч в спину лучника, снова повернулся и сразил все еще оглушенного щитом латника.
— Монжуа и Сен-Дени! — кричал он.
— Святой Георгий!
Граф Нортгемптонский с поднятым забралом и забрызганным кровью лицом ударил мечом в щель в шанфроне и попал коню в глаз. Тот встал на дыбы, и всадник упал под копыта напиравшего сзади коня. Граф высматривал принца и не мог найти, а потом уже не было возможности искать, поскольку через сечу, сметая с пути друзей и врагов без различия и нацелив копья на штандарт принца, наступал новый конрой с белыми крестами на черных щитах.
Увидев, как на него надвигается копье с упором за острием, Томас припал к земле и свернулся в комок. Тяжелый жеребец пронесся мимо.
— Монжуа и Сен-Дени! — раздался голос сверху. Конрой графа Астаракского добрался до цели.
* * *
Мессир Гийом д'Эвек никогда не видел ничего подобного. И надеялся, что больше никогда не увидит. Он наблюдал, как великое войско разбивается о строй пеших солдат.
Правда, битва еще не была проиграна, и мессир Гийом убеждал себя, что ее еще можно выиграть, но в то же время он ощущал в себе неестественную вялость. Он любил войны. Любил упоение битвы, наслаждался навязыванием своей воли врагу и извлекал из сражений выгоду для себя. А сейчас он вдруг понял, что ему не хочется подниматься на холм. В этом месте было что-то роковое, но мессир отогнал эту мысль и пришпорил коня.
— Монжуа и Сен-Дени! — крикнул мессир Гийом, поймав себя на том, что лишь изображает рвение.
Никого больше не одолевали подобные сомнения. Рыцари начали толкаться, направляя копья на английский строй. Стрелы летели теперь очень редко, и совсем ни одной не вылетело из хаоса, где так высоко развевалось знамя принца Уэльского. Рыцари наскакивали на английский строй по всему фронту, врубаясь в ряды мечами и топорами, и все больше и больше солдат поднимались по склону, чтобы присоединиться к яростной сече на правом фланге англичан. Именно там, сказал себе мессир Гийом, сражение будет выиграно, а англичане опрокинуты. Конечно, будет нелегко прорубиться сквозь войска принца, дело будет кровавое, но, когда французская конница окажется в тылу английского строя, он рухнет, как гнилое дерево, и никакие подкрепления с вершины холма не смогут остановить панического бегства. Так что в бой, сказал себе мессир Гийом, но все равно его подтачивал страх, что он скачет в ад. Он никогда не ощущал ничего подобного и ненавидел это чувство, проклиная себя за трусость.
Вниз по склону, шатаясь, шел спешенный французский рыцарь с оторванным забралом, в кровоточащей руке он сжимал сломанный меч, а в другой держал остатки расколотого пополам щита. Рыцарь упал на колени, и его стошнило. Чей-то конь без всадника с болтающимися стременами и вытаращенными глазами скакал наперерез атаке, волоча по траве разорванную попону. Дерн здесь был утыкан стрелами с белым оперением, и поле боя напоминало заросший цветами луг.
