Позднее он доставил им все необходимое, включая инструкции по сохранению и перевозке «продукта». Доктор Халлерворден рассказал также, каким образом все это проделывал ось.
«В большинстве этих учреждений остро не хватало врачей; поэтому из-за перегрузки работой или равнодушия они не обращали внимания на подбор санитаров и медсестер. Если кто-то казался санитарам больным или „подходящим“, его тут же включали в список и отправляли к месту уничтожения. Самым отвратительным было вошедшее в привычку бессердечие младшего персонала. Часто они включали в списки тех, кто им просто не нравился».
Институт кайзера Вильгельма располагал таким количеством мозгов, которое ему не под силу было изучить, и доктор Халлерворден считал, что будущее науки обеспечено благодаря нацизму.
Второе дело, которое является логическим завершением нацистского подхода к «научным» казням, относится к 1941 году. На этот раз нацисты не удовольствовались экспериментированием на трупах людей, приговоренных к смерти, как это делал Халлерворден. Они решили убивать людей только для того, чтобы использовать их тела как учебный материал.
После аннексии Эльзаса немцы захватили медицинский факультет Страсбургского университета и поставили во главе его одного из «своих», штурмбаннфюрера СС доктора Хирта, который организовал там преподавание медицины в соответствии с нацистскими канонами, и любимым коньком был, естественно, расовый вопрос. Хирт задумал создать в Страсбурге уникальную коллекцию еврейских скелетов и черепов. И он написал об этом Гиммлеру, к которому сходились все подобные просьбы.
«У нас имеется, — писал „доктор СС“, — почти полная коллекция черепов всех рас и всех народов. Но по еврейской расе мы располагаем слишком малым числом черепов, чтобы сделать на основе их изучения окончательные выводы. Война на Востоке дает нам возможность восполнить этот пробел. Что же до большевистских комиссаров-евреев со столь характерными, предельно отвратительными чертами деградирующего человечества, то, располагая их черепами, нам представится возможность получить конкретный научный документ».
Было решено, что в будущем советские комиссары-евреи должны захватываться живыми и передаваться военной полиции, которая обеспечит их содержание до прибытия специального представителя. Тот сфотографирует их, проведет определенную серию антропологических измерений, получит необходимые данные об их социальном положении и происхождении, после чего пленный будет убит, а его голова отправлена в Страсбург.
«После казни этих евреев, — пишет Хирт, — их головы должны оставаться в целости. Наш представитель отделит голову от туловища и направит ее по адресу в специальном герметически закупоренном жестяном ящике. Он будет наполнен жидкостью, обеспечивающей сохранность головы в хорошем состоянии».
В порядке выполнения этих инструкций Страсбургский университет получил тогда много странных посылок.
Но в скором времени Хирт уже не довольствовался головами, он потребовал высылать ему целые скелеты, причем не только скелеты «еврейско-болышевистских комиссаров». Концлагерь в Освенциме получил приказ отправить ему 150 скелетов. Поскольку лагерь не располагал возможностями проводить надлежащую обработку скелетов, а Хирту нужны были также измерения, сделанные на живых людях, было решено отправлять живые «объекты» в лагерь Натцвейлер, расположенный недалеко от Страсбурга. В июне 1943 года 115 человек, «отобранных» гестапо в Освенциме, прибыли в Натцвейлер. В августе прибыли еще 80. Гауптштурмфюрер СС Крамер, работавший до этого во многих лагерях и закончивший свою карьеру комендантом лагеря в Берген-Бельзене, где заслужил прозвище «бельзенского зверя», взялся казнить несчастных, выбрав в качестве средства уничтожения цианид, поскольку при этом оставались в целости тела. Таким образом, на столы вскрытия Хирта трупы поступали еще теплыми, чем тот был весьма доволен. Его анатомическая коллекция заметно увеличилась. Когда американские и французские части приблизились к городу, нацисты заколебались, так как в холодильных шкафах университетского морга находилось еще 80 трупов, которые, попав в руки союзников, становились опасными свидетельствами. Хирт срочно запросил инструкции. Должен ли он сохранить коллекцию в целости? Уничтожить ее частично или полностью? Было решено очистить скелеты от плоти, чтобы сделать их неузнаваемыми, и заявить, что эти трупы были оставлены французами. В конце концов 26 октября генеральный секретарь «Аненэрбе» Зиверс, который внимательно следил за развитием событий, заявил, что коллекция рассредоточена. Но информация оказалась ложной. Помощники Хирта не успели расчленить трупы достаточно быстро, и, когда войска союзников вошли в Страсбург, они еще хранились в «резервных складах» Хирта. Страшный склад был обнаружен солдатами 2-й французской бронетанковой дивизии. Хирт бесследно исчез. Его судьба навсегда осталась загадкой. Он стал одним из немногих нацистских экспериментаторов, которым удалось ускользнуть от розысков и не присоединиться к своим коллегам, представшим перед судом в Нюрнберге на «процессе медиков».
Может быть, он ведет под чужим именем спокойную жизнь сельского медика в каком-нибудь удаленном районе или выполняет трудные обязанности участкового врача в каком-нибудь городке, выслушивая своих больных с тем же тщанием, с каким составлял свою коллекцию.
Возможно, ему даже приходится лечить евреев, мучаясь тревожными и смутными воспоминаниями…
Глава 4
ГЕСТАПО ДЕЙСТВУЕТ ПО ВСЕЙ ФРАНЦИИ
В Париже, как и во всей оккупированной Европе, Гиммлер проводил собственную политику. По словам Кнохена, она «была не такой, как политика Риббентропа или Абеца». Политика Абеца в посольстве полностью ориентировалась на Лаваля. А когда всем показалось, что Абец начал отдавать большее предпочтение Деа, с его стороны это был лишь маневр с целью «удержать» Лаваля. Абец прекрасно понимал, что Деа не пользовался во Франции ни малейшей популярностью. Посла вдохновляли долгосрочные перспективы: он рассчитывал с помощью Лаваля на полное сотрудничество со стороны французов.
Цели Гиммлера были более конкретными. Он хотел быстро добиться активного, главным образом военного, сотрудничества. Если не произойдет вступления правительства Виши в антибольшевистский союз, то хотя бы сформировать несколько дивизий войск СС для участия в войне на Восточном фронте. Это намерение учитывало последние события на Востоке, где в зимней кампании вермахт потерял более миллиона солдат. Вербовка новых солдат была настоятельной необходимостью, поскольку положение на фронте вряд ли могло быть восстановлено в результате летней кампании. С другой стороны, получая новые подразделения и ставя их под знамя войск СС, Гиммлер увеличивал их мощь и продвигался к тому, что составляло тайную цель всей своей жизни — стать Верховным командующим действующей армии.
В этом направлении он отдал указание Обергу: максимально поддерживать пронацистские политические движения. Политика Гиммлера впервые достигла успеха, потому что 7 июля 1941 года с подачи Делонкля состоялось совещание руководителей пронацистских партий,[34] на котором был создан Антибольшевистский легион, чуть позже названный Легионом французских волонтеров (ЛФВ). Это образование было сформировано без участия посольства, которое в лице советника Вештрика отнеслось по отношению к нему довольно прохладно, поскольку речь шла не об инициативе правительства Виши, которому и без того приходилось навязывать свою волю. Легион был официально признан лишь через девятнадцать месяцев декретом Лаваля от 11 февраля 1943 года.
Оберг следовал политической линии Гиммлера. «Для него, — как потом скажет Кнохен, — Дарнан и Дорио были важнее, чем Лаваль». Ему удастся достичь своей цели летом 1942 года, когда начнется набор в войска СС на территории Франции.
Несмотря на разницу направлений или даже благодаря ей, Оберг и Абец очень хорошо понимали друг друга; каждый из них работал в своей сфере, причем Абец единолично контролировал «высокую политику» на правительственном уровне.
Оберг также сотрудничал и с Штюльпнагелем, работая в 1918 году под его началом. В Париже он был подчинен ему в административном отношении по вопросам вооружения и личного состава. Но в вопросах деятельности полиции он получал директивы только от самого Гиммлера.
Прибыв в Париж, Оберг расположил свою резиденцию на бульваре Ланн, 57, где жил до последних дней. Его штаб состоял из двух адъютантов — Хагена и Бека (последний был заменен в феврале 1943 года Юнгстом), шести младших офицеров, двух секретарей-машинисток и трех телефонисток. Он немедленно начал реорганизацию полицейских служб, поставленных под его руководство.
