— Нормально. Сегодня мы видели лучшего пони. Четырнадцать ладоней в холке, серый в яблоках. — Сообщено с гордостью знатока.
— Ты хорошо себя чувствуешь? Как Тайлер и Хлоя?
— Тайлер говорит, что тоже хочет пони, но он еще слишком мал, да, мама? Он должен подождать хоту бы до десяти лет. Как я.
— Не знаю, Магда…
— И бабушка с дедушкой здесь.
— А где Хлоя?
— Она спит в кровати со мной, а Тайлер спит с папой… Где ты, мама? Дома?
— Я в Нью-Йорке, в отеле. Папа сменил замки в квартире, и мне не удалось войти.
— О!
В этом возгласе заключено все, подумала Венди. Печаль, понимание, сочувствие, испуг, беспомощность и вместе с тем отстраненность. Магда знает, прекрасно знает, что происходит, но ей не известно, как вести себя в этой ситуации.
— Все будет хорошо, — уверенно произнесла Венди, подавляя желание эмоционально опереться на свою двенадцатилетнюю дочь, выведать у нее что-то, сделать ее сообщницей в битве против ее же отца… или, что, возможно, более реалистично, против себя самой. Венди чувствовала себя необычайно уязвимой, но это ее проблема, ребенок не должен утешать родителей.
— Правда, мама? — спросила Магда.
— Да, радость моя, правда, — ответила Венди с фальшивым оптимизмом. — Когда вы возвращаетесь?
— Завтра, мама, — сказала Магда и, словно действительно успокоившись, добавила: — О, мама, я так хочу, чтобы ты увидела моего пони!
Тихий звук невольно сорвался с губ Венди, как удивленный писк мыши в тот момент, когда захлопывается дверца мышеловки. Она с трудом сглотнула.
— Значит, встретимся завтра. Я позвоню тебе утром…
— До свидания, мама.
Венди положила трубку. Ее не покидала мысль: Магда сожалела о том, что мать не увидит ее пони, а не о том, что она, Магда, не может увидеть мать.
Она легла на кровать. Дети чувствуют себя хорошо и ненавидят ее… Прекрасно! Нужно звонить адвокату. Она сняла трубку, нажала кнопку «разговор» и представила себе, как набирает номер… но кому позвонить?.. Разумеется, старшему юристу «Сплатч Вернер»… В воображении Венди проносилось, как она встает, находит его номер в маленькой синей книжке, содержавшей номера всех важных сотрудников компании… но значится ли там домашний номер адвоката?.. И она все набирала номер, не попадая на нужные кнопки, и начинала набор снова и снова…
Час спустя Венди проснулась, задыхаясь от слез. Шон! Дети! Развод! В ней пульсировала злость, набирая обороты, как потерявший управление поезд.
Теперь она безошибочно набрала номер.
— Отель «Брейкерс». В Палм-Бич. — Пауза. — Пожалуйста, нажмите «один» для дополнительной оплаты в размере шестидесяти центов…
— Пожалуйста, Шона Хили.
— Алло? — Этот тон… как будто он знал, что последует звонок, и боялся его.
— Как ты мог сменить замки, Шон?
— Пришлось. — На этот раз он подготовился лучше.
— Почему?
— Тайлер спит! — Обвиняет ее, словно она нарочно пытается навредить своему же ребенку.
— Да еще вручить мне бумаги на развод.
— Поговорим об этом завтра. Когда мы вернемся.
— Поговорим об этом сейчас.
— Ложись спать. — Устало.
— Ты не можешь так поступить. У тебя ничего не выйдет. Это незаконно…
— Ложись спать. Пожалуйста.
— Тебе наплевать, что я чуть с ума не сошла от страха? Что мне пришлось поехать в «Мерсер»? Тебе нет до меня никакого дела?
— Ты не первая, с кем это произошло. — О чем это он? — И ты справишься с этим.
— Я не могу…
— Ложись спать. — Шипение, щелчок. Потом Венди лежала, молясь, чтобы поскорее наступило утро, пока ее не сморил сон, а затем телефонный звонок в пять утра, и теперь, теперь, теперь…
Венди посмотрела в окно такси.
Скоростное шоссе ранним утром под оранжево-белым небом. За рекой солнце позолотило верхушки манхэттенских небоскребов. Венди передернуло. День обещает быть великолепным.
11
В то воскресенье на первой странице своего выпуска «Нью-Йорк пост» дала анонс «50 самых влиятельных женщин Нью-Йорка». И теперь в кабинете Виктории Форд сидела, положив ноги на стеклянный кофейный столик и уткнувшись в газету, эстрадный комик и актриса Глиннис Рурк.
— Ну и что ты об этом думаешь? — спросила она, опуская газету и являя свое нежное, как у херувима, лицо, резко контрастировавшее с ее характером питбуля. — Хиллари они поставили первой, разумеется. Видимо, когда речь заходит о власти, будущего президента Соединенных Штатов не победить. А меня — шестой, поскольку я, по оценкам, стою так много — пятьдесят два миллиона, что на самом деле не совсем верно, — а твою подругу Нико — восьмой, а добрую старую Венди двенадцатой… а тебя, дитя, семнадцатой. И что мы, черт побери, здесь сидим? Нам нужно идти и принимать власть над миром.
— И примем. — Виктория оторвалась от рисунка. Глиннис, любимая старая подруга (они встречались всего три-четыре раза в год, но всегда были очень рады видеть друг друга), пришла когда-то на ее первый показ и в своей типичной манере потребовала «поздравить шефа» после его завершения. Глиннис тогда была эстрадным комиком, но за последние десять лет пошла вверх: она вела телевизионное шоу, издавала журнал, а теперь ее номинировали на «Оскар» как лучшую актрису второго плана в фильме Венди «Пятнистая свинья». — Как только оденем тебя для церемонии награждения, — добавила Виктория.
— Одежда! Ха. Ненавижу ее, — отмахнулась Глиннис и продолжила чтение: — «Виктория Форд, сорок три года»… Тебя не коробит, что они указали твой возраст? По-моему, утаивать свой возраст не годится… женщина, утаивающая возраст, способна солгать о чем угодно, а? «Любимица мира моды и лучший друг всех женщин Нью-Йорка собирается в Европу, когда сольет свою компанию стоимостью двадцать пять миллионов долларов с «Би энд си». Ждите еще более шикарных аксессуаров к нашей любимой одежде». Мило.
— Очень мило. Но не совсем верно.
— А ну их куда подальше! Газеты всегда все перевирают.
Глиннис с отвращением швырнула газету на кофейный столик и вскочила на ноги. Полная, почти толстая, она была энергична как спортсменка. Необычайно располагавшая к себе при личном общении, Глиннис-клиентка была ночным кошмаром любого модельера, поскольку ее рост составлял всего пять футов два дюйма. Но в тот день Глиннис позвонила Виктории в восемь утра, едва услышала новость про свою номинацию, и умолила подругу одеть ее. Только Виктория, по словам Глиннис, не попытается втиснуть ее в «какое-нибудь дурацкое бальное платье».
Весеннее солнце светило в окна кабинета, и Виктория с удовольствием размышляла о своей теперешней жизни. Как прекрасно сидеть в офисе собственной компании, которую ты создала с нуля, и слышать, что тебя только что назвали одной из пятидесяти самых влиятельных женщин Нью-Йорка (совсем не факт, что это имеет какое-то значение, но всегда приятно, когда тебя признают), и одевать Глиннис Рурк для оскаровской церемонии. Глиннис — это начало; в ближайшие несколько дней Викторию завалят просьбами актрисы и их стилисты, и все будут искать идеальное платье… Стилист Глиннис Рурк действительно уже звонил. И она, Виктория, была бы почти счастлива продолжать так до бесконечности. Но конечно, ей не удастся этого сделать. В следующие несколько дней предстоит принять самое ответственное решение в жизни…
