— Ну, знаешь что? Я буду теперь один вести торпеду, а ты только смотри... Вот увидишь! Почему ты мне не веришь? Что, я хуже тебя знаю торпеду?
У радиоаппарата, одновременно с тихим гудком, зажглась зеленая лампочка: вызывал снаряд. Малевская поднялась, чтобы включить репродуктор. С неожиданным испугом Володя схватил Малевскую за руку и, густо покраснев, быстро и взволнованно зашептал:
— Нина, послушай... Только ты ничего не говори Никите Евсеевичу! Обещай мне! Он вдруг захочет быть нашим начальником и запретит... Я тебе доверил... Пожалуйста!
— Хорошо, хорошо, обещаю.
Голос Мареева звучал бодро, хотя слышно было, что дышит он прерывисто, с трудом. Он сообщил, что у них все благополучно, по-старому. Они с Брусковым решили держаться на минимуме кислорода и для этого будут побольше спать, меньше двигаться, жить мирно и не спорить: для споров тоже нужен кислород... Как поживают Нина и Володя? Как идет торпеда?
Беседовали минут десять и разъединились.
— Ниночка, — сказал вскоре после этого Володя, — я все-таки поговорю с Цейтлиным. Ведь можно? Правда? Пусть он скажет... Ладно?
Пожав плечами, Малевская согласилась.
Торпеда шла со скоростью одиннадцати метров в час. Через киноаппарат виден был влажный известняк, который легко брался буровой коронкой и ножами. За обедом Володя заявил, что можно еще повысить скорость, но Малевская возражала:
— Не надо перенапрягать моторы, Володя. Мы и при этой скорости выигрываем часов восемь!
— Ну, что ты беспокоишься, Нина! Я ведь отлично знаю. Когда я вел торпеду в габбро, она делала по восемь метров в час и моторы работали на полную мощность, а теперь, смотри, — Володя указал на стрелку прибора, — еще десять процентов мощности не использовано... Я знаю... Ты не думай... Уверяю тебя, что скорость совершенно свободно можно довести до двенадцати метров. Мы сэкономим массу времени, и я смогу скорей отправиться обратно к снаряду.
— Ты вбил себе в голову эту мысль и не можешь, видно, забыть ее. Подожди, что еще Цейтлин скажет.
— Цейтлин разрешит. Он молодец! Он понимает.
— Не то, что другие... которые не понимают? — улыбнулась Малевская и тут же, с загоревшимися глазами заметила: — Можно будет отправить заодно Никите Евсеевичу немного кислороду. Правда, Володька? Торпеда ведь пойдет туда наполовину пустая! Он тогда сможет легко дождаться прихода торпеды за ним или бурильщиков.
— Ну да! Ну, конечно! — с восторгом согласился Володя, но Малевская, неожиданно рассердившись, оборвала его:
— Ну, довольно... Я и сама начинаю глупости говорить! Все равно Цейтлин тебе не разрешит и будет, конечно, прав... Наверное, бурильщики работают теперь во-всю.
Цейтлин действительно страшно рассердился, когда Володя, запинаясь, стал ему рассказывать о своем проекте. Он на него даже накричал. При этом он так тяжело дышал, сопел, отдувался, что казалось — у репродуктора работает паровая машина. Малевская, огорченная не меньше, чем Володя, машинально поддакивала и грустно злорадствовала:
— Ну, конечно! Я же говорила...
Под конец, накричавшись, Цейтлин сказал Володе:
— Ты и думать, Володька, не смей об этом... Вот... — Он опять засопел, помолчал, очевидно, вытирая пот на лице и шее, и добавил: — Да... Ты об этом молчи... И никому не говори... Ишь ты, какой храбрый! Вот тут отец тебя встретит. Он тебе всыплет. Да... Ты лучше скажи: когда вы будете здесь, на поверхности?
Чуть не плача от досады и обиды, Володя ответил:
— Мы теперь идем по двенадцать метров... Я хотел... Я хотел поскорее, чтобы скорее вернуться...
— М-да, понимаю... Головенка у тебя не глупая... Выходит, что торпеда будет здесь без малого через трое суток. Да обратно столько же.
— Обратно скорее, Илья Борисович, — с безнадежностью в голосе заметил Володя. — Потому что торпеда пойдет вниз и... и дорога будет мягкая...
— Верно. Что верно, то верно... Положим, двое суток. Значит, пять — пять с половиной суток... Постой, постой...
Из репродуктора послышались странное хрипение, кашель, всхлипывания: нельзя было понять, задыхается Цейтлин в припадке удушья или смеется. Среди этой каши диких звуков до Володи донеслось:
— Володичка... можно скорей... Честное слово... Ведь можно направить торпеду в шахту! Вот здорово! Шахта-то ведь прошла уже на двести семьдесят метров в глубину! Это сбережет торпеде в два конца сорок пять часов!
— Пра-а-вильно! — неистовым голосом закричал было Володя, вне себя от восхищения, но его перебил голос Цейтлина:
— Да не ори ты, сумасшедший! Ты, пожалуйста, не думай... Я бегу... Я еще подумаю... Я сейчас созову комиссию... Володичка... Володичка... Ты умница, честное слово... Целую твою головку, пионерчик мой дорогой... Я бегу... Через час будем опять говорить, тогда дам ответ... Я, кажется, сам начинаю с ума сходить. Ниночка, до свидания...
* * *
Казалось, сама торпеда сделалась живой, одухотворенной, полной нетерпеливого стремления вперед и вверх!.. Она жадно грызла, перемалывала и глотала породу, ее колонны дрожали от напряжения, выпирая торпеду кверху, туда, где ее ждали, считая часы и минуты. Лампочки пеленгатора вновь затеяли свою молчаливую разноцветную игру, направляя торпеду на новую, короткую дорогу — в шахту, прямо в шахту!
Нетерпение, радость, уверенность в победе, переполнявшие теперь камеру торпеды, перекинулись вскоре в шаровую каюту снаряда, в шахту, на поверхность и разлились по необъятной стране. Все расцвело и помолодело, новые силы влились туда, где, казалось, они были уже доотказа напряжены отчаянием.
В шахте шла непрерывная, радостная работа. В одну ночь были убраны оттуда все роющие, долбящие, сверлящие машины. На ее выровненном дне с лихорадочной быстротой вырастала площадка для приема и отправления торпеды. Подвозили баллоны с кислородом, устанавливали приспособления для новой зарядки аккумуляторов, монтировали краны для подъема и поворота торпеды.
Гирлянды зеленых ветвей, ярких цветов, разноцветных лампочек обвивали сверху донизу круглые железобетонные стены шахты. Цейтлин не выходил из нее, горя от нетерпения, забывая об отдыхе, пище и питье.
Торпеда бешено рвалась наверх. Как в масло, врезались ее коронки и ножи в рыхлый песчаный пласт, давно сменивший известняк. Несколько десятков метров лежали над ней последней податливой преградой.
Со всех сторон Советского Союза по железным дорогам, на самолетах, автомобилях, электромобилях прибывали в Красноград жаждущие видеть героев подземного мира, присутствовать при их возвращении на поверхность после стольких испытаний.
Фабрики, заводы, дворцы культуры, научные и профсоюзные организации отправляли многочисленные делегации и экскурсии со своими знаменами, оркестрами, хорами. Все помещения агрогородка — его единственная гостиница, его клубы, школы, театр — переполнены доотказа. В обширных садах и скверах, на лугу у небольшой речки раскинуты палатки, строятся шалаши, живописные группы располагаются на траве, под деревьями. На несколько километров в окружности все запружено народом. Ночью вокруг города пылают огромные костры, в воздухе стоит мощное гудение неисчислимых толп, звенят восторженные речи, вспыхивают песни и пляски, гремят оркестры.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
