7. Если бы Ленка проникла в «Мир» — это было бы колоссально.
8. Повесть Амосова и впрямь хороша.
Вот и все новости. Мало что происходит. Читаю все в основном и нигде не бываю.
Жму, твой [подпись]
P. S. Леночке привет. И прочим тоже.
ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 9 АПРЕЛЯ 1965, М. — Л.
Дорогой Боб.
1. ХВВ уже вернули в типографию, переделали главы на спуски. Ничего включать не стали. Будем ждать второй верстки, видимо, это уже не за горами. Что до ПНвС, то все поправки я внес (только не стал менять черта на чертика) и во вторник отнесу к Нине Матвеевне.
2. Биленкин из «Комс. Правды» выпросил у меня отрывок — злосчастную «Машину времени». Вчера звонил мне, сказал, что в отделе все единодушно «за», но великовато, придется сокращать, а если сокращение нам не понравится или высшее начальство отвергнет, то возьмут у меня интервью. Я согласился. Возьму твое интервью и слово в слово его перескажу. Хоп? Только надо там и насчет ХВВ сказать.
3. В понедельник выступал за городом во Дворце культуры при одном предприятии, где одни научники и инженеры. Выступало нас там четверо: один антарктидист, потом я, потом Андрей Соколов (это он <…> меня и втравил) и народный акын Визбор. Отличные песни он пел, его здорово приняли. Впрочем, всех здорово приняли. Записок наслали всяких лестных. Но я еще раз зарекся таскаться на выступления.
4. Приставали из радио и ко мне. Из «Юности». Послал.
5. Насчет трагикомедии «Кракен + Как мы искали пришельцев». Не знаю. Не ругаюсь, не беспокойся, но пока не знаю. Надо поразмыслить. Что-то в этом чудится, но… не знаю, не знаю. А вообще-то почему бы и… Нет, подумаем.
6. А какой это статьей хвастался Дмитревский? Той, что в «Коммунисте»? Или он еще что-нибудь написал? Может, предисловием к «Всемирной биб-ке»? Если так, то, говорят, действительно, очень хорошая статья.
7. Котляр и Чижевский ходют и зловеще говорят: «Вот ужо им всем…» Шутки шутками, а главный редактор Валя Осипов забрал в библиотеке все произведения Стругацких и читает на предмет выявления крамолы, указанной в доносе триумвирата. Это мне Глеб Голубев рассказал.
8. В «Лит. Газ.» меня изловил Щугал, зав. иностранным отделом. Они там думают дать серию статей о будущем в противовес многочисленным статьям на эту же тему, появившимся сейчас в западной прессе. Дал мне несколько переводов из «Фигаро», «Экспресса» и бюллетеня Международных Женевских Встреч (слыхал про такие?) и попросил подумать над статьей. Почитал я и понял, что в противовес написать не могу ничего. А ты-то уж и тем более. Мучаются они теми же вопросами, что и мы с тобой (минус классовая борьба). Придется вернуть, а жаль, хорошо бы попробовать выступить. По уровню мы можем сделать во всяком случае не хуже, чем они, а скорее и лучше. Я сделаю так. Выпишу основные тезисы и верну переводы, а то Щугал за них дрожит, и скажу, что мы подумаем. А там решим.
Вот всё. Жму, целую, Арк.
Да, самое важное. Где будем встречаться? Есть отличная идея. Ефремов предлагает нам устроиться на квартире его сына. Алан в Камбодже, и квартира пустая. Она в центре, до всех издательств рукой подать. Можно поработать полмесяца там, а полмесяца у мамы. Как ты? Ефремов отдает нам ключи на любое время, хоть до возвращения Алана через два года. Подумай.
Привет Адке, привет всем. Целую, твой Арк.
Ленка здесь стоит и тоже целует маму, тебя, Адку.
Неизвестно, где на этот раз «за городом» выступал перед читателями АН. Таких поездок было немало. Об одной из них вспоминает Рафаил Нудельман.
ИЗ: НУДЕЛЬМАН Р. ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ
<…>
Он [АНС] вообще был актером — в магазине становился расторопным распорядителем, за столом преображался в шумного тамаду, мог угостить мгновенно сочиненной байкой типа «одноногого пришельца», литературная игра и мистификация казались его стихией, и меня он как-то угостил одним таким насмешливым розыгрышем. Мы ехали с ним в Серпухов; пригласили, собственно, его, но кто-то там настоял, чтобы был еще и какой-нибудь критик, так что я выступал в этом качестве при Аркадии; и вот — мы ехали в Серпухов. Дорогу не помню, потому что он угощал меня длинным рассказом о своей случайной встрече с маршалом Тимошенко в поезде «Красная стрела» по пути в Ленинград. Будто бы они пили в купе, и Аркадий все спрашивал маршала: «А правда ли, что Сталин то-то и то-то?» — а маршал будто бы на все его вопросы отвечал: «Так ставишь вопрос? А хрен его знает!» Утром же, выйдя в коридор, Аркадий, якобы, увидел насупленного с похмелья Тимошенко у окна, и тот, подозвав его, хмуро сказал: «Я вчера спьяну чего-то там тебе наболтал, так ты смотри — никому, понял?» Я долго смеялся, Аркадий тоже, а много лет спустя я опознал этот его рассказ в поведанном мне кем-то старом анекдоте.
<…>
Он был также предельно серьезным, когда речь заходила о принципах, и в том же Серпухове я увидел другого Аркадия — он говорил о фантастике, потом о жизни, об окружавшей нас мерзости (впрочем, не называя ее прямо), и я впервые понял тогда, как огромна его популярность и как велико уважение к нему его читателя. В зале научного городка собралось несколько сот эмэнэсов, и чувствовалось, что они ждут от этого большого, спокойного, почитаемого ими человека какого-то урока жизни, истолкования ее, писательского откровения. По-моему, я даже отказался выступать после него — это было невозможно, никого не интересовал «пристегнутый» к Стругацкому критик, у них шел разговор с ним, со «своим» автором. Он, действительно, был их автором, и я видел, как он внимательно слушал их слова, загорался в ответ на их вопросы и реплики, наклонялся к залу, словно сливаясь с ним, и все впитывал и впитывал в себя энергию этих людей, их юмор и вопросы, их доверие и веру в него, их мысли и профессиональный жаргон их шуток. То была творческая работа прямо на людях: писатель вбирал в себя социальный и профессиональный фольклор своего класса.
ПИСЬМО БОРИСА БРАТУ, 12 АПРЕЛЯ 1965, Л. — М.
Дорогой Арк!
Отвечаю, хотя новостей в общем-то и нет. Был в Писдоме, слушал нового фантаста. Пожилой лысый хрен, довольно известный детский писатель (фамилию я забыл). Судя по всему, захотел подзаработать и написал дерьмо. Господи, до какой же степени они не понимают нынешнего стиля! Дмитревский пытался его защищать (Дмитревский его и выдвинул), но — заклевали. Я помалкивал, ибо мне было до лампочки.
Насчет следующей встречи. Во-первых, о какой встрече идет речь? Ты же собирался еще разок наехать (с Ленкой) просто так, потрепаться. Если приедешь — тогда обо всем и договоримся, а если не приедешь, то имей в виду, что с первого мая я — свободная от работы пташка. Предлагаю работать весь май. Если имеет смысл принять предложение Чифа,[185] то лучше первую половину мая — у мамы, вторую — в Москве. Вообще-то мама ждет самым серьезным образом, имей в виду.
Я тут размышлял, но без особенного толку. Во-первых, размышлял о «Лесе». Придумал несколько эпизодов (из собственной экспедиционной практики), прикинул, какие именно люди должны фигурировать и чем они занимаются, утвердился в мысли, что узловой темой вещи надо делать, как мне кажется, идею «история вид снаружи и история вид изнутри». Атос наблюдает историю снаружи, крестьяне — изнутри. Ученые — изнутри, а кто снаружи? И как это выглядит снаружи? Существование крестьян эфемерно. Самое трудное будет показать эфемерность существования ученых — без нажима, чисто реалистическими средствами, но с некоторой сумасшедшинкой.
Кроме того, я думаю над нашим докладом на симпозиуме. Там нам нужно будет доказать теорему: «Существуют весьма важные идеи и проблемы, которые необходимо внедрять в сознание каждого современного культурного человека. Главнейший путь для этого — литература. Реалистическая этим не занимается, остается фантастика». Примерный список таких проблем у нас уже есть. Надо только все продумать и скомпоновать. Весь этот материал мог бы составить одну или несколько серьезных статей — и для ЛГ, и, может быть, для Нового Мира. Вот и всё, что у меня пока есть.
Привет сердечный Ленке. Крепко тебя целую, твой [подпись]
P. S. Если решишь приехать — телеграфируй заранее. Числа 20–22 нужно будет выступать перед молодежью Петроградской стороны, мать ее в перекос…
ПИСЬМО АРКАДИЯ БРАТУ, 14 АПРЕЛЯ 1965, М. — Л.
Дорогой Боб.
1. Случилось со мною престранное происшествие.[186] В ту субботу зашел я в «Мол. Гв.», вернулся домой и поехал с Ленкой к ее подруге, вернулись домой часов в десять вечера, все было хорошо, попили чайку, почитали и легли спать. Просыпаюсь — батюшки светы! Правую щеку у меня раздуло неимоверно. Знаешь, это не простой флюс, это флюс зловещий, наглый, бесцеремонный. Правая щека была величиной со все остальное лицо и притом весело торчала в сторону и лоснилась, тугая и румяная. Рот не раскрывался. Правый глаз тоже. С правой стороны под подбородком висела исполинская складка, как у монаха Ламме Гудзака.[187] Такого со мной не было никогда, даже в сорок третьем, когда мне долбануло по зубам (в этом же месте) прикладом противотанкового ружья — а ведь я тогда две недели противогаз надеть не мог, не налезала маска. Короче, пролежал я так воскресенье и понедельник. Во вторник опухоль начала спадать, я смог работать. Сегодня уже совсем почти хорошо. Но что это было — один бог знает. Сообщаю тебе об этом как о и любопытном феномене натуры, как если бы случилось мне увидеть летающее блюдце.
