– Летают, сволочуги, как хотят, – сердито ругнулся Баркин.
– И куды хочут, – согласился Петро.
Баркин и шофер Петро Чуб в кабине, а Игнатенко трясется в отсеке кузова, охраняет диверсантов. Сержанты меж собой договорились, что сначала в кабине будет ехать Баркин, а потом Чуб.
– Проскочим? – снова спросил Баркин, не скрывая тревоги.
– Моли Бога, шоб и мы проскочилы, як воны, – ответил Петро, имея в виду промчавшуюся мимо них трехтонку.
Впереди голый участок каменистой дороги, даже без обычного кювета. Ни деревца, ни кустика. И по бокам открытой дороги, как указательные знаки, торчали обгорелые скелеты машин, многие изуродованы, покорежены прямым попаданием снаряда или осколками разорвавшихся рядом авиационных бомб.
– Жми на полную катушку!
Петро дал газу, и машина, надрывно взвыв мотором, рванула вперед. Подпрыгивая на камнях и колдобинах, она катила все дальше и дальше, отмеряя колесами опасный участок пути. Снаряды рвались то далеко впереди, то сбоку, мелкие осколки, словно горох, тарахтели по железному кузову, оставляя вмятины, а местами пробивая его.
А когда осталось до окончания открытого участка дороги совсем ничего, из-за дальней горы вылетели два «юнкерса». Увидев одинокую машину, они, сделав разворот, пошли, быстро снижаясь, навстречу ей.
Петро резко затормозил и чуть отвернул в сторону. Машина дернулась, затрещав железными ребрами, заскользила по ракушечнику, оставляя темный след от колес. Баркин рывком качнулся и стукнулся головой в лобовое стекло.
– Держися! – выкрикнул Петро.
Впереди по дороге змейкой прогремели взрывы. Самолет, яростно взвывая мотором, пролетел над ними. А Петро, не теряя времени, дал газ и вырулил на дорогу. Одной рукой он держал руль, а второй сжимал ручку переключения скорости. Дорога ему была хорошо знакома, и он не раз уже вел единоборство с воздушными хищниками.
Но едва Петро вырулил на проезжую часть, как под передние колеса угодил снаряд. Разрыв вздыбил машину, во все стороны полетели части мотора, кабины и она, с развороченным передком, косо повалились набок. Задние колеса продолжали по инерции крутиться.
Два самолета, как хищники, один за другим пролетели над ней, добивая из пушек и пулеметов. Языки пламени заплясали и охватили остатки кабины и искореженный железный кузов с разорванным боком.
– Кто живой?
Алексей Громов очнулся первым, тряхнул головой, пошевелил руками и ногами. Все на месте, целое. Только горела набитая на лбу шишка и левое ушибленное плечо.
– Кто живой? – повторил Алексей.
Рядом пошевелился Сагитт, высвобождаясь от навалившегося на него румына. Валеску лежал тяжелым мешком, не подавая признаков жизни. На спине между лопаток на светлом френче расширялось кровавое пятно.
– Придавил меня, гад!
– Я есть тоже живой, – подал голос Ганс Заукель.
– Смотри, Леха, фриц по-русски тумкает! – удивленно произнес Сагитт.
– Я не есть Фриц, я есть Ганс! – ответил Заукель.
– Значит, прикидывался, так?
– А ви не спрашивал меня, как я знаю русски или нет!
– Во дает! – сказал Сагитт, поднимаясь на ноги.
Алексей потряс Артавкина:
– Гриша, ты как? Живой?
– Не знаю, – ответил Артавкин. – Голова гудит…
Сагитт тем временем высунулся в проем, огляделся. Выразительно свистнул:
– Свобода, братва!
– Я те дам… свобода! – в решетчатую дверь просунулось дуло автомата. – Ложись, гад… немецкий!
Короткая очередь, и пули пробили дырки в железном кузове над головой Сагитта.
Алексей взглянул на охранника. Игнатенко сидел, скорчившись, прижимая левую окровавленную руку к животу, сквозь пальцы которой вылезали светло-сизые внутренности, а правой сжимал автомат.
– Не… не двигаться, сволота… немецкая!
Громов переглянулся с Сагиттом. Тот понял, что надо отвлечь охранника.
– Не стреляй! Я ложусь!
– Лежи и… не двигайся!
Алексей, подсунув руку под тело румына, чуть приподняв его, рывком бросил на дуло автомата. Загремели выстрелы. Но этих долей секунд было достаточно, чтобы Сагитт оказался у решетчатой двери и вырвал автомат из руки охранника, а потом прикладом, тычком ударил его по голове. Тот охнул и повалился набок.
– Отрываемся! – Алексей махнул рукой в рваный проем кузова.
Помогли выбраться Артавкину, перебежали дорогу, придерживая руками штаны. Остановились за искореженным, обгорелым армейским грузовиком.
– Меня бросайт не надо!
К ним торопился Ганс Заукель, держа обеими руками штаны.
– Вали отсюда! – сказал ему Артавкин.
– Меня бросайт не надо! Бите! Пожалуста! – в голосе Ганса была мольба и страх. – Я буду хороший товариш!
– Отвали! Ты свободен! – сказал ему Сагитт. – Шнель!
Алексей оглядел своих товарищей, улыбнулся.
– Команда засранцев, а ну, снимай штаны!
Сам первым стал стягивать немецкие армейские. Офицерскую куртку сбросил еще в машине. Сагитт и Григорий последовали его примеру. Каждый оказался в морской тельняшке, трусах и сапогах.
– Циркачи! – рассмеялся Артавкин.
– До первого патруля, – сказал Сагитт.
Один за другим прогрохотали три взрыва. В грузовик со звоном врезались несколько осколков.
– Надо сматываться! – сказал Алексей. – Дорога под обстрелом!
Огляделись. Дорога пустынна. Вокруг ровная скалистая площадка. Лишь впереди дорога круто идет под уклон, оттуда, из низины, выглядывают зеленые макушки деревьев.
– Перебежками по одному! – скомандовал Громов.
На спуске с горы устроились под деревом. Передохнули. Сюда снаряды не долетали. Осмотрелись. Дорога, петляя по склону, скрываясь в зелени деревьев, уходила вниз, к аэродрому, а дальше голубел простор моря. Над аэродромом кружили немецкие самолеты, сбрасывая бомбы. С земли по бомбардировщикам палили зенитки, и темные разрывы возникали в небе, отгоняя самолеты. Ласковый ветерок с моря доносил глухие звуки взрывов бомб, стрельбу зениток.
– Херсонес, – сказал Громов.
По дороге, которую они только что одолели, мимо них с гулом и грохотом прокатили три пятитонных грузовика. В кузовах, среди ящиков и мешков, тряслись женщины и дети.
– Меня бросайт не надо!
На спуске с горы показался Ганс Заукель. Он тоже сбросил с себя офицерскую форму. В голубой нижней шелковой рубахе, серых трусах, на волосатых ногах – блестящие хромовые сапоги.
– Настырный, не отвяжется от нас, – усмехнулся Артавкин.
– Что будем делать с ним? – спросил Сагитт.
Алексей посмотрел на немецкого капитана. Жалкий вид был у него, в глазах страх и мольба. Ничего хорошего его не ждет в тылу русских. Пропадет, убьют запросто. Жалко его стало по-человечески. Вспомнил, как Ганс помогал захватить самоходную баржу.
