Дочка молча внесла ведро, поставила на место и затем посмотрела на отца: отец — с болезненным румянцем на щеках — подошел, взял черпак и напился.
— Не пора ли тебе уже, золотко? — спросил он, кладя черпак на место.
Опять прозвучало это «золотко», давно забытое слово, употребленное отцом сегодня уже вдругорядь. Днем она пошла в гости и задержалась там, множество впечатлений от неба, земли, взглядов и слов людей заставили девушку позабыть о той, угнетавшей ее сегодня утром в отцовской избе атмосфере, от которой она неосознанно и пыталась было убежать, но теперь гнетущее чувство неловкости, наоборот, усилилось. Ведь только что отец сказал, что ему худо, нездоровится. В этом слышалось что-то стариковское, а старость — такое понятие, которое в сознании Сильи не связывалось с отцом. Она смотрела теперь на него как на приближающееся несчастье, от которого уже невозможно спастись бегством. Отец заметил раньше, чем она сама, что по щекам ее текут слезы.
— Не тревожься, Силья-золотко, — сказал Куста, — это пройдет. Смотри только, чтобы не опоздать на пароход.
Волнение, охватившее Силью, настолько растрогало Кусту, что он совершенно позабыл о своем состоянии, в оставшиеся ему мгновения телу пришлось жить отдельно от души. Силье нора было уходить, с минуты на минуту нос парохода мог показаться из-за оконечности самого южного мыса. И Куста отправился провожать дочь, добрел вместе с нею до шоссе. Там он остался, стоял и глядел, как уходило его единственное дитя, которого он уже не мог остановить. Было воскресенье, предвечерье, начало лета, молоденькая девушка красиво ступала по дороге, а старик отец, стоя там, где начиналась дорога, глядел, как дочь удаляется плавной походкой. Он увидел, что вдали на шоссе вышла еще какая-то девушка и бодро зашагала рядом с Сильей. Вскоре им встретились два парня, Куста различил их фигуры. Парни остановились, остановились и девушки. Затем парни тоже пошли в сторону причала. Все это Куста успел увидеть, прежде чем вернулся в избу. Да, домой он вернуться успел, был кто-то, кто видел и мог позже утверждать, что старик Салмелус вошел в свою избу, где его вскоре обнаружили мертвым. Также, как нашли мертвым его отца в риге их родового имения.
Силья успела уже некоторое время побыть в доме, где квартировала, и даже поиграть там на дворе, когда весть об отце достигла ее. Парнишка, помогавший продавцу в лавке, пришел сообщить ей об этом, он говорил складно, как привык говорить через прилавок. В тот же миг Сильей овладело чувство вины, будто она бросила отца умирать там, в конце дороги, ведущей к дому, хотя и не знала, там ли это случилось. Она глядела на окружающих ее людей с изумлением, словно они, веселясь здесь с нею, уже тогда знали обо всем. И парнишке из лавки, похоже, некуда спешить. Да и все они, кажется, только и ждут, чтобы она ушла и они смогли бы продолжать разучивать новый танец, который Силья успела уже разучить, она знала и мелодию, и даже слова песенки, под которую его танцуют.
Не нашлось никого, кто мог бы посоветовать Силье, что ей нужно делать. Квартирная ее хозяйка, похоже, была больше озабочена чем-то другим, чем смертью отца этой девочки из конфирмационной школы. Женщина не знала толком, зажиточен ли был покойник и как будет с платой за квартиру… И очевидно, она обсуждала это с хозяином, мужем своим.
Дорога из деревни домой представлялась Силье почти жуткой, да и вечер был уже поздний, но все же она пошла. Пошла, не сказав никому ни слова. Квартирная хозяйка могла лишь строить догадки и утешать себя тем, что девушка ну никак не могла пуститься в такой путь, не завершив конфирмационную школу.
Силья брела по дороге. Еще продолжался воскресный вечер, и на окраинах деревень стояли группками парни, они весело и беззастенчиво поглядывали на идущую мимо девушку. Правда, никто из них особенно не пытался приставать к ней, странное выражение ее лица останавливало их, хотя дразнить беззащитных доставляет таким парням большое удовольствие.
Было уже около десяти вечера, когда Силья опять оказалась на том же самом месте на дороге, где в послеобеденную пору она рассталась с отцом. И она невольно остановилась там, будто лишь теперь поняв, в чем дело. Ведь она пустилась в эту долгую дорогу обратно домой, словно лишь желая опровергнуть то, что сказал ей там, во дворе у Кякеля, парень из лавки. Но теперь, когда ей оставалось пройти совсем немного — от шоссе до дома, остановка была уже как бы признанием случившегося.
Войдя во двор, Силья заметила, что дверь заперта снаружи, а подойдя к окну, увидела, что занавески задернуты изнутри. Правда, между ними оставалась узкая щель, но в нее ничего нельзя было разглядеть. Беспредельная тишина — ни лодки на озере, ни путника на дороге. Далеко отлетели и мечтательность вчерашнего вечера, и сегодняшнее солнечно-радостное настроение, какое было у нее днем.
К дому не спеша приближался хозяин Миккола. Он уже издали увидел Силью, но все же не ускорил шага. Он шагал спокойно, а Силья, не прошедшая еще конфирмации девчонка, стояла бледная в воротах родного двора, опустевшего и даже как-то похолодевшего этим поздним вечером.
— Вот так тут получилось, деточка, — едва ты успела уехать, как… — Вообще-то Миккола был весьма суровым мужчиной, но теперь он обращался к этой девушке ласковым тоном, подробно рассказывая, как узнали о случившемся и что ему пришлось тут кое-что предпринять, положить покойника на стол и послать весть Силье.
Все быстрее удалялись в прошлое и давешние события здесь, и все, что было до этого, — детство. В теплой, прелестной ночи перволетья осиротевшую девушку обдал порыв холодного ветра жизни. Миккола говорил с ней, как с совершенно взрослым человеком, так с Сильей разговаривали впервые. Миккола сказал, что в дом он заходил не один, а сперва обзавелся свидетелем, чтобы потом не было никаких неясностей. Рассказывая все это, он отпер дверь и первым вступил в сумеречную избу.
За ним вошла в комнату и Силья. Вокруг покойника царила полнейшая застывшая тишина. Занавески на окнах были задернуты, и сначала Силья не заметила, где… Миккола подошел к большому столу.
— Мы подняли его сюда, на стол, он ведь упал тут рядом, подумали, что… — сказал Миккола, потом пошел к окну, раздвинул занавески и остался стоять там, в отдалении.
Силья опять увидела нижнюю часть отцовского подбородка, дуги ноздрей и глазные впадины точно так же, как раньше, в запомнившиеся ей мгновения. Глаза покойника были чуть приоткрыты, так нередко бывало и прежде, когда отец лежал на кровати, а Силья тихонько занималась чем-нибудь или говорила нечто такое, что не требовало обязательного ответа. И теперь этот немногословный мужчина лежал здесь, и на лице его застыла последняя, едва заметная улыбка, какой встречал он столь многие крутые жизненные повороты. Теперь он словно бы усмехался тому, что Силья и Миккола уставились на него, а может быть, даже и ждали, что он изменит позу. Нет, он не пошевелился — так и лежал там, на столе, на котором… Возможно, лишь сейчас все это наконец дошло до сознания Сильи, ибо только теперь она заплакала, разревелась, как маленький ребенок. Отец однажды, будучи в хорошем настроении, рассказал ей, что она, Силья, после переезда сюда спала в первый раз здесь, на этом же столе…
Суровый хозяин Миккола не мог ничего больше сказать и лишь потихоньку отодвигался ближе к двери, но еще вернулся и стал снова задергивать занавески на окнах.
— Закрою, чтобы не приходили заглядывать, хотя ему-то это все равно, но так как-то лучше, — пояснял Миккола в перерывах между стихавшими всхлипываниями Сильи. — Такое дело — ты небось заночуешь сегодня у нас, положим тебя рядом с Тююне, ведь не пойдешь же ты на ночь глядя туда, к церкви, и надо бы малость потолковать о похоронах, время-то теплое, — оно-то могу и я все сделать, если ты не хочешь, чтобы еще кто другой — деньги у покойника есть, хоронить за счет прихода его не требуется, уж это я знаю, — только не успел еще посмотреть, есть ли у него дома, сколько надо, но в банке-то имеется, да я могу пока и своих добавить…
Новые туфли Сильи намокли в траве — уже выпала роса. Слышались разнообразные ночные голоса летней природы, тянуло каким-то смрадом. Силья и хозяин Миккола — странная пара для такого времени — брели мимо сонных жилищ к хутору Миккола. В одном из дворов еще поджидала тихая, но любопытная бабенка, которая давеча, видя, как Миккола шел к избе Салмелуса, догадалась, в чем дело, и хотела увидеть и узнать, очень ли убивается девчонка, что отец вот так помер.
— Серьезная была, а плакать не плакала, когда шла тут мимо, — вернувшись в дом, рассказывала она мужу, лежавшему на кровати.
Когда пришли в Микколу, там еще не спали. Хозяйка и Тююне, с которой Силья давеча провела день, были в такой растерянности, что даже поздоровались с Сильей за руку, а Тююне говорила так странно, словно по писаному. Затем хотели хорошенько угостить Силью, но есть она не смогла: когда надо было жевать, у нее снова выступали на глазах слезы и во рту пересыхало. Тогда улеглись спать. Силью уложили рядом с Тююне.
