медленно и украдкой отказывался от нацистских институтов власти и символов. Он так и не отдал приказа об официальном роспуске НСДАП, предпочтя оставить это на долю Розенберга, который тем не менее не смог заставить себя это сделать.
В своей речи 8 мая Дёниц объявил, что более не существует единства партии и государства, но это произошло после того, как в ряде мест появились признаки добровольного роспуска. Было приказано убрать портреты ведущих нацистских лидеров только из тех комнат, которые могли посетить члены союзной Контрольной комиссии. С проблемой флага разобрались, придерживаясь выжидательной тактики, флаги спускались только при четких требованиях местных командиров оккупационных войск. Военный флаг перед канцелярией Дёница в Фленсбурге был снят 10 мая в результате прямого приказа. В духе меморандума отдела демобилизации Дёниц не желал «прекращать свои политические связи с прошлым».
Помимо своей личной привязанности к национал-социализму причина этого нежелания лежала в убеждении Дёница, что широкие слои населения все еще отождествляют себя с партией. Поэтому он предпочел оставить все изменения на волю оккупационных держав, меры которых, как он считал, не пользовались популярностью. Почти все речи, приказы и инструкции Дёница свидетельствуют о желании оправдаться перед народом и опасении оказаться жертвой новой легенды «удара в спину».
При таком климате мнений демократическим идеям было весьма трудно расцвести. Кроме того, с самого начала на пути к демократии в Германии было отмечено два рубежа: провал Веймарской республики и пропаганда демократии со стороны союзников. Дёниц ссылался на «образ жизни, навязанный нам противником». Ни Дёницу, ни Шверину фон Крозигу или какому-либо члену правительства никогда не приходило в голову созвать бывших членов парламента или даже лидеров профсоюзного движения. В своем письме к Дёницу Риббентроп упомянул о возможности «правительства Брюнинга с демократами и коммунистами либо правительства Тельмана (коммуниста) с католиками и демократами и так далее», но только в качестве инструмента в руках союзников в случае полной оккупации Германии и интернирования правительства рейха. Предполагаемый состав такого правительства выдает совершенное незнание предмета, и это касалось не только бывшего министра иностранных дел. Многие германские демократы были отвергнуты временным правительством, некоторые — потому, что сыграли активную роль в Веймарской республике, а потому рассматривались нацистами как отсталые и реакционные. Но еще более потому, что они были эмигрантами — аргумент, который, как мы знаем, еще не утратил свою силу у многих немцев до сегодняшнего дня. «Эмигранты, которые не вынесли тягот фронта или воздушных бомбардировок и даже не имеют опыта социального партнерства с народом, не могут обеспечить импульс для нового старта или управления прорадикальными силами» — таков был проект памятной записки, возможно родившейся в правительственной службе разведки.
Состав временного правительства показывает, что тогда не существовало истинной тенденции в сторону демократии. Не было настоящих «политических мозгов», способных возглавлять движение, не прозвучало четкого призыва разорвать связи с прошлым.
Шпеер оказался единственным министром, который осознал, что разрыв с прошлым является абсолютной необходимостью для любого будущего развития Германии. В письме Шверину фон Крозигу от 15 мая он заявил, что жизненно необходимо создать правительство, которому союзники могут доверять. При этом Шпеер заявлял, что сам он не может быть включен в правительство из-за своего политического прошлого. В любом случае он полагал, что не имеет достаточной квалификации для занятия поста министра экономики, поскольку у него нет знания ни финансов, ни кредита, ни валютных проблем. Он дошел даже до того, что стал утверждать, что поручать художнику и архитектору решение проблем о ликвидации долга является такой же неблагодарной процедурой, как и недавний эксперимент «руководства министерством иностранных дел рейха торговцем шампанским» (то есть Риббентропом, который в 1910–1914 гг. работал в Канаде в созданной им компании по импорту вина из Германии. Однако в 1914 г. Риббентроп вернулся на родину и добровольцем (как и Гитлер) пошел на фронт. Воевал на Восточном, а затем Западном фронтах до весны 1918 г., несколько раз был ранен, получив в 1917 г. Железный крест 1-го класса. Ставший негодным к фронтовой службе из-за ранений и болезни обер-лейтенант Риббентроп был направлен в апреле 1918 г. на работу в Турцию — адъютантом уполномоченного военного министерства. Так что представитель древнего рыцарского рода Риббентроп все же обладал немалым кругозором, а главное — был патриотом своей страны. — Ред.).
Единственные задачи, которые Шпеер был готов взять на себя, и то на ограниченный переходный период, заключались в восстановлении производства и возрождении промышленных предприятий, поскольку за последние
три года он обрел некоторые (еще какие! — Ред.) знания в этих областях. Однако главной своей обязанностью Шпеер считал защиту своего штата — «ограждения людей от каких-либо обвинений, которые могут быть предъявлены противником, до той степени, в какой они действовали в соответствии с моими указаниями». Следует отметить, что это был внутренний документ, написанный не для опубликования и не предназначенный, вопреки инсинуациям некоторых лиц, для того, чтобы заработать благоприятный имидж для автора в глазах союзников. Еще более примечательно то, что Шпеер впоследствии признал, что бывшие высшие руководители страны должны нести коллективную ответственность за судьбу немецкого народа: «Прежние руководители немецкой нации несут коллективную ответственность за ту судьбу, которая сейчас выпала на долю нашего народа. Каждое лицо, вовлеченное в руководство, должно взять на себя свою часть этой коллективной вины, чтобы это бремя, которое бы в ином случае пало на немецкий народ, было бы в основном возложено на плечи этих личностей».
Исходя из этого, Шпеер считал жизненно необходимой перестройку кабинета правительства и требовал, чтобы он был составлен из людей, «способных больше содействовать германской нации и идее объединенного рейха, чем могу это сделать в настоящее время я». И соответственно Шпеер еще раз попросил освободить его от занимаемых должностей.
К сожалению, ни новый глава государства, ни его рейхсканцлер (то есть Шверин фон Крозиг) не были готовы пойти на подобные признания. Как говорит в своих мемуарах Шверин фон Крозиг, они настолько были убеждены в правильности, пристойности «своего поведения при Гитлере, считая, что это было продиктовано исключительно доброй волей», что сама мысль о том, что союзники могут отказаться принять временное правительство и при этом поддержать какой-нибудь другой режим в качестве смирительной рубашки для рейха, никогда не приходила им в голову. И поэтому не было сделано никаких попыток обратиться к выдающимся представителям германских парламентариев с предложением участия в правительстве.
Единственная ссылка, сделанная Шверином фон Крозигом на возможные политические реформы, содержится в интервью, которое он дал корреспонденту Би-би-си Эдуарду Уорду 11 мая. Шверин фон Крозиг подчеркнул, что после капитуляции однозначно объявил о государстве, основанном
