Дорогу на перекрестке мы всегда переходили особенно осторожно.
– Слева машина, – предупреждала я. Где-то далеко, на горизонте, виднелся автомобиль. Мы терпеливо ждали, пока он проедет. Можно было уже двигаться.
– Справа грузовик! – орала Манька. Мы тут же притормаживали. Грузовика еще не было, но по остервенелому лязгу, доносившемуся до нас, можно было предположить, что скоро он появится. И действительно, через минуту из-за поворота выкатывался доисторический монстр и, осатанело рассыпаясь на запчасти, проезжал мимо. Итого торчали мы на перекрестке до того момента, пока какой-нибудь сердобольный взрослый не брал нас за шкирку и не переводил на другую сторону.
Сегодня перейти дорогу нам помогла Манина классная руководительница, так удачно оказавшаяся в нашем районе.
– Мария, ты уже сделала математику? – строго спросила она.
– Вот как раз с Наркой сейчас и будем делать, – заверила ее Манька.
– А чего это ты ей соврала? – спросила я, когда учительница попрощалась с нами и пошла дальше.
– А чего она со мной, как с маленькой? – обиженно засопела подруга.
Во дворе дома нас поджидал неприятный сюрприз – возле подъезда в крайне задумчивом выражении лица стояла Каринка. У меня больно закололо в боку. Крайне задумчивое выражение у сестры случалось только тогда, когда она выкидывала что-то из ряда вон выходящее. Мы убавили шаг. Манюня уважительно пригладила боевой чубчик. Я сникла.
– Вот и тииии, – обрадовалась Сонечка.
– Да, это я, – Каринка чмокнула Сонечку в кругленькую щечку, – доводила всех в яслях?
– Дя!
– Молодец!
– Кари-ин, а чего ты натворила? – протянула я.
– Да так, – шмыгнула сестра.
– Художественную школу спалила? – похолодела Манька.
– Да ну вас!
– Окна выбила?
– Нет.
– А чего? – У меня защипало в носу. Смотреть на задумчивую Ка– ринку было тем еще испытанием!
Сестра вздохнула.
– Ну, мы сегодня рисовали кувшин. А я захотела нарисовать самолет. Вот.
– И?
– И нарисовала. А преподаватель поставил мне двойку. А я рассердилась и сказала, что он пиляд.
– Чтооооо?
– А он побежал вызванивать маму.
Это была катастрофа. Вся наша компания горестно сгрудилась возле подъезда. За употребление плохих слов нас немилосердно наказывали. Еще жива была в памяти история, когда за фразу: «Это не заболевание, а настоящий пиляд», – Ба выпорола Маньку шлангом от стиральной машины. А Манька, между прочим, плохим словом ругала скарлатину, из-за которой месяц провалялась в постели. Можно сказать – по делу ругала.
А тут Каринка обозвала плохим словом ни в чем не повинного преподавателя. Даже страшно было подумать, чем вся эта история могла обернуться для сестры.
Большая часть матерного лексикона жителей нашего городка являла собой исковерканные заимствования из русского языка. Самым страшным ругательством, которое мы знали, было слово «пиляд». Мы несколько раз слышали его от соседки тети Вали, когда они с Ба еще не помирились и находились в состоянии междоусобной войны.[20]
– Николай боз![21] – грохотала Ба.
– Пиляд! – отбрехивалась тетя Валя со своей стороны забора.
И если выражение «Николаи боз» мы с грехом пополам понимали, то таинственный «пиляд» представлялся нам разрушительным ругательством воистину галактического масштаба.
– Давай ты сегодня у нас заночуешь? – предложила Каринке Маня.
– Ты с ума сошла, Мань? Лучше уж пусть меня мама выпорет, чем Ба, – возмутилась Каринка.
– Ну да, – пригорюнилась Манька, – у Ба не забалуешь.
– Де-ти, – высунулась в окно мама, – чего это вы у подъезда стоите? Быстро поднимайтесь домой.
– Мам, тебе звонили из художки? – глянула вверх Каринка.
– Каринэ, – елейным голосом пропела мама, – иди домой, дочка.
– Звонили, – пригорюнились мы и повели сестру домой. На расстрел.
К счастью, времени на расстрел у мамы не было. Папа доедал вторую тарелку супа, на плите скворчала картошка, в мойке лежала немытая посуда. Поэтому мама поддела Каринку за лопатку и поволокла к мужу.
– Займись дочерью, – крикнула она, – а то у меня картошка подгорает.
А по телевизору уже транслировали футбольный матч, поэтому, чтобы не отвлекаться от игры, папа, ничтоже сумняшеся, надел дочке на голову тарелку с остатками супа.
– Иди, подумай над своим поведением, – пророкотал он, не отрываясь от экрана.
Каринка аккуратно сняла с ушей вермишель, сделала жалостливое лицо и пришла на кухню.
– Вот, – горестно явила она маме голову в объедках.
– Так тебе и надо, – крикнула в сердцах мама и на автопилоте протерла голову дочери мокрой тряпкой, которой протирала стол, – посиди в детской, пока я накрываю на стол. Подумай над своим поведением!
«Повезло», – обрадовалась Каринка и припустила в детскую.
Если бы мы не путались у мамы под ногами, если бы папа не поторапливал ее с готовкой, она ни в коем разе не забыла бы запереть шкодливую дочь в комнате. Но мама была очень занята, поэтому сестра оказалась в полном своем распоряжении. В незапертой детской. Напротив – ванная комната. В ванной – навесной шкафчик. В шкафчике – кругленькая клизма. На стене детской, прямо на уровне Каринкиных глаз – розетка. Под розеткой, на тумбочке – корзина с маминой вязкой, откуда весело торчат две длинные спицы.
Первым делом сестра прокралась в ванную и набрала в клизму воды. Потом выдернула из недовязанного рукава спицу.
– Сначала брызнуть в розетку водой или спицу туда затолкать? – крепко призадумалась она. – Нет, вода. Нет, спица. Нет, вода. Нет, спица, – спорила какое-то время она с собой.
Решила-таки довериться считалочке. Надо было поторапливаться, поэтому сестра ограничилась коротенькой грузинской считалочкой: «Ака– ли-бакали-чаварда-какали». «Какали» досталось клизме. Каринка прыснула в пятачок розетки водичкой и победно вставила спицу.
– Аааааа, – подскочил отец, – свет ушел!
– Гооооол! – донеслось из всех распахнутых окон нашего городка. – Гоооооол!!!!
– Аааааа, – закричал отец, – свет только у нас ушел!
Он нацепил тапки и, как был, весь в пижаме, с кокетливо обмотанным на талии пуховым платком, выскочил из квартиры и принялся ломиться в дверь напротив.
– Арам, – попутно кричал он в дверной глазок, – угловым забили или штрафным?
– Угловым, – распахнул дверь Арам и, ничуть не пугаясь папиного вида, впустил его в квартиру.
– Кто? Кто забил? – бился в истерике отец. – Я не видел, у нас в квартире почему-то свет ушел.
– «Динамо-Киев». Матч закончится – посмотрю, что там у вас произошло.
Дядя Арам работал электриком и по-соседски курировал все наши электроприборы. Папа в благодарность без очереди курировал зубы дяди Арама.
И, пока он досматривал у дяди Арама футбол, заодно подъедая все его припасы на зиму, Каринка потихонечку отходила в углу детской. Мы до сих пор диву даемся, как в тот злосчастный день ее не убило. Сестру больно ударило зарядом электричества по руке и отшвырнуло в сторону. Когда я пришла звать ее на ужин, она уже восстановила все свои условные и безусловные рефлексы и пыталась выдернуть из стены намертво запаявшую розетку спицу.
– Ты чего это натворила? – испугалась я.
– Да вот, – скромно потупилась Каринка.
И тут у сестры закончилось везение. Потому что пока папа бесновался у соседей, у мамы освободились руки. И Каринке досталось по полной программе и за «пиляд», и за полетевшее электричество, и за испорченную спицу.
Потом мы все дружно поели, и очень даже вовремя, ибо следом вернулся отец и взял штурмом кухню. Подъел все, да так, что можно было сковороду и кастрюли сразу убирать в шкафчик с чистой посудой.
А далее мама сбегала в магазин за вермишелью, а заодно заглянула в подвал и притащила банку с аджикой и банку с печеными овощами. Нужно было готовиться к папиному очередному голодному приступу.
Пока мама жарила вермишель, чтобы приготовить ее на скорую руку, мы, обступив отца со всех сторон, слушали его рассказы о детстве. Папа, когда болеет, очень любит рассказывать о своем детстве.
И тут я вспомнила про кровь Пашо.
– Пап, а почему нас ругают кровью Пашо?
– Это кто вас ругает кровью Пашо? – нахмурился отец.
– Ты лучше расскажи им, кто такой Пашо, – заглянула в комнату мама.
– Можно подумать, твои гены в зубодробительности уступают моим, – разобиделся отец.
– Дети, – вздохнула мама, – Пашо – ваш прапрадедушка. Я не знаю другого такого человека, которого разъяренный батюшка дважды отлучал бы от церкви. За чудовищный характер. Несмотря на то, что ваш прапрадед ни разу не переступил порога храма и не платил церковной десятины, он, завидев на улице священника, начинал в остервенении крутить у него перед носом дули и выкрикивать вслед всякие обидные слова. За что и был дважды предан анафеме. Всю жизнь Пашо провел как бы в окопах, воюя с законами мироздания, не признавал теории гелиоцентрического строения Вселенной и находился в перманентной войне с Богом. Которую, я думаю, он таки выиграл. С большим перевесом, да.
