XIII. В Куэнсе инквизиция устроила 29 июня 1654 года общее аутодафе из пятидесяти семи осужденных. Десять из них были сожжены, остальные примирены. Они были иудей-ствующие, за исключением одного лютеранина; почти все они прибыли из Португалии. Сожженные были испанцы, с детства воспитанные евреями в законе Моисеевом. История некоторых из этих осужденных интересна по особым обстоятельствам их процесса. Таковы: 1) доктор Андреа де Фонсека, адвокат королевских советов, уроженец Миранды в Португалии, поселившийся в Мадриде, где он был одним из знаменитейших защитников своего времени. Он был уже примирен вальядолидской инквизицией, отрекшись в 1624 году как сильно заподозренный; однако он так талантливо и удачно сумел защитить себя в этом случае, что удовольствовались тем, что его объявили легко заподозренным и изгнали из Мадрида и Куэнсы на десять лет, заставив заплатить штраф в пятьсот дукатов. 2) Донья Изабелла Энрикес, его жена, уроженка Сан-Феличес-де-лос-Гальегос близ Сьюдад-Родриго, уже примиренная в Мадриде в 1623 году, разделила участь своего мужа и заплатила штраф в триста дукатов. Ее крепкое телосложение помогло ей вынести без последствий пытку, во время которой она упорно все отрицала. Она поженила юношу и девицу, детей португальских евреев, и была у них посаженой матерью. Хваля эту чету, она сказала: «Эти молодые люди — счастливчики: они соблюдают закон Божий». Из показаний нескольких осужденных вытекало, что это был пароль и лозунг евреев, чтобы узнавать друг друга, когда они видятся впервые. 3) Симон Нуньес Кардосо из Лам его в Португалии, житель Пастраны, доктор медицины в университете Саламанки, штатный врач в Сифуэнтесе, примиренный инквизицией Коимбры. Он отрицал приписываемый ему рецидив иудаизма и противостоял мучениям пытки. Единственное его показание состояло в том, что его ложно обвинили в заключении договора с дьяволом и что поводом к этой молве послужило то, что в ухо к нему залетел большой слепень, который беспрестанно твердил: «Не говори о религии». Нуньес произнес отречение, как легко заподозренный, и был присужден к штрафу в триста дукатов и некоторым епитимьям. 4) Бальдассар Лопес, уроженец Вальядолида, сын португальских родителей, шорник королевских конюшен. В юности он ездил в Байонну, чтобы свободнее следовать Моисеевой религии. В 1645 году он вернулся в Испанию и привлек к иудаизму одного из своих родственников, приводя ему в доказательство того, что Мессия еще не приходил, октаву из поэмы Араукана Алонсо д'Эрсильи,[223] которая кончается следующим стихом: «До времени, когда Бог позволит ему появиться».
XIV. Он был задушен и сожжен по смерти. Обладая веселым характером, он шутил, даже когда шел на казнь. Один из сопровождавших его монахов увещевал его воздать благодарность Богу за то, что он войдет в рай бесплатно. «Что вы говорите, отец! Разве конфискация не забирает у меня двести тысяч дукатов, причем я даже не уверен, что сделка состоится?» Стоя на костре, он увидал, что палач плохо справился с удушением двух осужденных, и сказал ему: «Педро, если ты удушишь меня так же плохо, как этих бедняков, лучше тебе сжечь меня живьем». Когда его поставили перед столбом, палач хотел связать ему ноги. «Клянусь Богом, — сказал в раздражении Бальдассар, — если ты меня привяжешь, я не верю больше в Иисуса Христа. Возьми это распятие», — и с этими словами Бальдассар бросил его на землю. Монах вернул его к более христианским чувствам, и осужденный попросил тогда прощения у Иисуса Христа за нанесенное оскорбление и выразил раскаяние. Когда палач начал его душить, духовник, давший ему отпущение, спросил его, действительно ли он скорбит о своих грехах. Несмотря на то что Бальдассару было трудно говорить, он с живостью ответил палачу: «Разве, отец, вы думаете, что теперь время для шуток?» Отпущение было ему дано, его удушили, и он был сожжен. Если святой трибунал не достигает более искренних обращений, я не сомневаюсь, что он получает их во множестве из-за внушаемого им страха.
XV. 6 декабря 1654 года инквизиция Гранады справила аутодафе из двенадцати человек, наказанных за иудаизм. На нем была также статуя женщины, уже присужденной к епитимье кордовской инквизицией, изгнанной на десять лет из этого города, из Гранады и Мадрида и удалившейся в Малагу. Она была арестована вторично, потому что ее заподозрили в возвращении к прежней ереси. Она умерла внезапно в секретной тюрьме. Трибунал постановил вынести на аутодафе ее статую с санбенито примиренных. Я не читал ничего, что указывало бы, чтобы этот род изображения появлялся на казнях инквизиции до царствования Филиппа III. Процессы этого рода оканчивались вместе с жизнью обвиняемых, и этот обычай был даже основан на одном распоряжении верховного совета, декретированном 22 января 1582 года по случаю процесса Мигуэля Санчеса, умершего в тюрьме после осуждения. Правда, прокурор мог возбудить дело против памяти, погребения и имущества умершего, но в этом случае он был обязан вызвать родственников умершего, которые имели право его защищать. Когда это средство не употреблялось, дело не шло дальше. Изображения примиренных есть изобретение, оскорбительное для чести семейств; его виновники имели целью увеличение количества жертв. Этот результат может подтвердить общее мнение о духе, который не перестает вдохновлять руководителей инквизиции.
XVI. 13 апреля 1660 года инквизиция Севильи справила общее аутодафе из сотни осужденных. Здесь были: два двоеженца, три колдуна, один лжекомиссар инквизиции и девяносто четыре еврея. Из последних трое были сожжены живьем как нераскаявшиеся, четверо задушены и тридцать три казнены фигурально; примирено было сорок шесть, семеро произнесли отречение, как сильно заподозренные, была также принесена статуя умершего примиренным.
XVII. Кроме публичных аутодафе и процесса, о котором я упоминал в главах XXIV, XXV и XXVI, при Филиппе IV было несколько частных дел, которые заслуживают стать известными из-за имени и ранга участвовавших в них лиц. Дон Родриго Кальдерой, маркиз де Сиете-Иглесиас (Семь церквей), секретарь Филиппа III, был привлечен к суду инквизицией, которая не успела его осудить, потому что он был обезглавлен в Мадриде в 1621 году в силу приговора королевских судей. Инквизиторы обвиняли его в употреблении колдовства и наваждения для возвращения королевского благоволения. Этот пункт был воспроизведен в обвинении прокурора мадридского трибунала, но судьи не придали ему никакого значения; они поступили совершенно правильно, так как маркиз, желая доказать, что он не употреблял никакого дьявольского приема, или если и употреблял его, то без результата, умолял короля из своей тюрьмы объявить некоторые факты, которые могли служить к его защите. Но монарх, без сомнения, не испытавший никакого влияния колдовства, сказал меньше, чем желал обвиняемый. Известно, что маркиз был жертвой придворной интриги и что граф-герцог Оливареc[224] нанес непоправимый ущерб своей чести, хладнокровно глядя на казнь человека, который во время своего фавора оказал ему большие услуги.
XVIII. Дом Луис Алиага, архимандрит Сицилии, духовник Филиппа III и главный инквизитор, отказался от последней должности в 1621 году по приказу Филиппа IV. Вскоре после того как его преемником стал кардинал Сапата, он был привлечен к суду мадридской инквизицией за некоторые приписанные ему тезисы, заподозренные в лютеранстве и материализме. Алиага умер в 1626 году, и его процесс не пошел далее предварительного следствия. Можно думать, что при продолжении дела Алиага доказал бы, что стал жертвой интриганов, обманывавших короля, как было это в 1620 году при Филиппе III, когда маркиз де Сиете-Иглесиас был обвинен в отравлении Алиаги. Это обвинение судьи отвергли как не основанное ни на каких доказательствах. Если справиться с мемуарами того времени, этот монах заслужил свою опалу. Креатура герцога Лермы,[225] он стал по своей низости и вероломству причиной падения этого вельможи и, вследствие этого, маркиза де Сиете-Иглесиаса, который был наказан за свои и чужие интриги преследованием, предпринятым против него этим презренным человеком.
XIX. В 1645 году состоялся процесс дона Гаспара де Гусмана, графа-герцога Оливареса, фаворита и первого министра Филиппа IV. Он был привлечен к суду мадридской инквизицией при главном инквизиторе доме Диего де Арсе, который ему был обязан епископствами Туи, Авилы и Пласенсии. Дом Диего не забыл своего благодетеля; его мудрости герцог обязан благоприятным исходом дела, которое в других руках могло бы иметь самые гибельные последствия. Герцог Оливарес впал в немилость в 1643 году. Вскоре к королю посыпались докладные записки с жалобами против бывшего министра, в которых он был обвинен в величайших преступлениях, что доказывает испанскую пословицу: «Каждый ломает ветку с упавшего дерева». В то же время предпринято было преследование герцога трибуналом, который принял все ложные донесения. Он был оговорен как верящий в гадательную астрологию, потому что советовался с несколькими лицами, слывшими за искусных в разгадывании будущего по положению созвездий. Его представили также врагом католической Церкви, несмотря на все его старания спрятать под лицемерным покровом свои истинные чувства. Это пытались доказать, уверяя, что он хотел отравить папу Урбана VIII. Называли даже аптекаря во Флоренции, который изготовил яд, и итальянского монаха, который взял на себя исполнение этого гнусного заговора. Наконец, предлагали представить доказательства всех злодеяний, в которых его обвиняли. Инквизиция велела начать предварительное следствие. Но дело шло медленно и появилась необходимость достать показания свидетелей из Италии, что затянуло первые формальности процесса, который еще не позволял выпустить приказ об аресте, когда герцог-граф умер.
