Заявленный шумно, броско, с наступательной рекламой, во всех средствах СМИ, спектакль Меньшикова, актера, позволившего себе заняться режиссурой, отыскавшего немалые деньги на очень дорогую постановку (пользуясь случаем, скажу, что на этот спектакль Олег отдал практически весь свой гонорар, полученный им за съемки в "Сибирском цирюльнике", о чем мало кому известно), не мог быть спокойно принят теми, кто жаждет проявить себя, отрицая и только отрицая. Что-то уже замелькало, когда в газетах докатилось до Москвы эхо об огромном успехе меньшиковского "Горя от ума" в Риге и Челябинске, противостояние, еще молчаливое, началось тогда подспудно. Пожалуй, даже если бы постановка была и более совершенна, вряд ли бы встретила ее нынешняя злоязычная и делающая себе капитал в основном на злоязычии пресса более радушно. Сегодня в моде хула.
Второй момент в неприятии "Горя от ума" имеет, мне кажется, более серьезную и глубокую почву. Меньшиков довольно энергично ломает устойчивую традицию в прочтении "Горя от ума" как режиссер, напрочь уходя от политических мотивов, к чему, казалось бы, буквально с момента своего рождения властно подталкивала грибоедовская пьеса. Его Чацкий никогда не выйдет с декабристами на Сенатскую площадь. Между прочим, как не вышел сам Александр Сергеевич Грибоедов, хотя и был человеком вполне передовых взглядов. Меньшиковскому Чацкому ровным счетом наплевать на "Общество Северное" и на "Общество Южное", где толковали о свержении царя, "цареубийственном кинжале", о Конституции и отмене крепостного права, ссорясь, расходясь, решая судьбу России теоретически, иллюзорно. И жаждая гражданского подвига.
Кондратий Рылеев видел себя поэтом именно потому, что он - гражданин, что в нем "Душа до гроба сохранит высоких душ кипящую отвагу..." И призывал: "Мой друг, недаром в юноше горит любовь к общественному благу!"
У Олега Меньшикова Чацкий к "общественному благу" глубоко равнодушен. Да возможно ли так сейчас в стране, раздираемой на части политическими оппонентами? Позволено ли таким образом трактовать образ того, в ком от века видели Борца, не мыслящего своего пути без общественного противостояния? Что же это тогда за "обличитель старух зловещих, стариков", читай - тех, кто выходит с красными флагами на площади в 1998 году? Ждали, что совпадет решение спектакля с обличением нашего коммунистического прошлого, что Фамусов будет (как это было у Царева, которого я тоже видела в "Горе от ума") советским крупным чиновником, что Молчалин - что-то вроде будущего вороватого олигарха и т.п. Ах, сколь много радости принесла бы подобная постановка прогрессивным силам, сражающимся, все сражающимся и сражающимся, хотя относительно результатов этих сражений приходится сильно сомневаться...
Но на сознательно лишенном всяких аллюзий политического толка спектакле зрительный зал очень активно реагирует на многие реплики Чацкого, Фамусова, Молчалина, Хлестовой, Скалозуба и других персонажей. Не надо при этом забывать, что пьеса Грибоедова - картина нравов, всегда присутствующих в нашей жизни в разном обличье. Фамусовы, для кого "подписано - и с плеч долой", Молчалины, принципиально не имеющие своего мнения по любому вопросу, ласковые с собачкой богатой дамы и с дворником, поскольку все пригодится, все для дела маленькому чиновничку, устремившему себя к большой карьере, Загорецкие, которым плюй в лицо, а им божья роса, - все они навсегда, пока свет стоит. Все живо и будет жить. Что Меньшикова, судя по его спектаклю, и волновало. Нравы человеческие, от которых никогда нам не уйти...
За время, прошедшее с премьеры, постановка окрепла. Молодые артисты, поначалу как бы несколько зажатые большой сценой, непривычной для недавних студентов, постепенно освоили новое для себя пространство. Ушла и понятная робость дебютантов, они встали на ноги уверенно и смело. Теперь спрос с них по большому счету.
Кроме молодых, в "Горе от ума" играют мэтры: Игорь Охлупин из Театра имени Маяковского - Фамусов. Екатерина Васильева, звезда экрана,- Хлестова. Петербургский артист Сергей Мигицко, памятный в кино по роли Хлестакова в картине Леонида Гайдая "Инкогнито из Петербурга",- Репетилов.
И все же - что оказалось столь притягательно в старой пьесе? Чем всколыхнула она умы и сердца через сто восемьдесят лет после своего рождения? На что откликаются сегодняшние молодые зрители, которых в зале большинство?
Конечно, классика на то и классика, что в обрамлении ушедшей эпохи, в нарядах и убранствах далеких лет она отвечает на исконные стремления, тревоги, страсти и боли человеческого духа, сохраняя вечные величины. Творение Грибоедова - этой непреходящей ценности, конечно же. Странный русский гений Грибоедов прожил свой век непохожим на других. Написал пьесу, которую не только не увидел при жизни на сцене, но и не смог напечатать. Остался в памяти одиноким иронистом и скептиком, одареннейшим дипломатом, уехавшим в Тегеран на верную смерть после заключения договора, чрезвычайно выгодного для России. А может быть, вообще искавшим смерти, устав от нараставшего недоверия к миру и людям?
Конечно, личность автора так или иначе обычно проецировалась в постановках "Горя от ума". В первую очередь, разумеется, на главного героя. Проецировалась и судьба Петра Яковлевича Чаадаева, замечательного, таинственного философа первой половины XIX века, масона, бунтаря, объявленного сумасшедшим после публикации его "Письма". И Чацкого не случайно объявляют безумцем! Меньшиков не мог уйти ни от этих проекций, ни от сценической истории "Горя от ума", от постановок Мейерхольда с Гариным в главной роли, и Товстоногова, ставшей едва ли не культовой для поколения "шестидесятников". Он видел спектакль Малого театра, где восхищался игрой Царева - Фамусова.
Но предложил свой, абсолютно незаемный взгляд на пьесу. Взгляд из конца XX века, из России, мучительно пытающейся вернуться к любви, к вере...
От того, каким придет в спектакль Александр Андреевич Чацкий, зависит очень много. Едва ли не все или почти все. Зависит и от его дуэта с Софьей, по крайней мере для того, как замысливал постановку Олег Меньшиков. Как мне думается, во всяком случае. Потому что Чацкий в его спектакле очень молод. Практически человек, еще почти не соприкоснувшийся с жизнью реальной, многоликой, горестной. Когда-то было милое дитя, умное, живое - так казалось взрослым и недаром. Веселили старших его забавные колкости, его необычность в кругу ровесников, где он привык говорить все, что приходит ему в голову, хотя постепенно это начало раздражать. Уж больно дерзок был мальчик! А дерзости западают в память. Сам же Чацкий несколько упивался орелом смельчака-вольнолюбца на уровне домашнего в принципе общения. Как не оппонировать здесь мнению тех, кто сравнивал такого Чацкого с Костиком, который был по своему осознанию окружающего мира, происходящего с ним и другими, старше остальных, и намного...
Молодость Чацкого точно контрастирует с душевным состоянием остальных персонажей, от Софьи, Молчалина, Скалозуба, вроде бы почти ровесников Александра Андреевича, до Хлестовой и Фамусова. Все они застыли в каком-то каменно-вневозрастном самоощущении. В эту окаменелость врывается юноша. Тот, кому помнится покинутая им три года назад Москва довольно смутно, скорее, как объект его насмешек, нежели как довольно тоскливая действительность, от которой он всегда бежал. Помнится и то, что его язвительные выпады охотно разделяла подруга Софья.
В сценографии Павла Каплевича слышится дыхание петербургского (никак не московского) ампира. Я не склонна видеть в куполообразном, расписанном своде, вздымающемся в доме Павла Афанасьевича Фамусова, некие космические выси, как об этом писалось. На мой взгляд, это простор, декорированный в духе устремлений юного героя спектакля, оттого появилась не очень понятная роскошь в доме не столь уж знатного лица, как Фамусов, "управляющего в казенном месте". Этот дом несет память о веке Екатерины, любезном сердцу Фамусова. О времени, застывшем - так же, как и течение жизни всех, кроме Чацкого. Горничная Лиза может сколько угодно переводить стрелки часов в этом доме - вперед, назад, от этого ничего не изменится в жизни Павла Афанасьевича, Софьи Павловны, их родни, друзей. В эту мирную, заросшую ряской заводь бросается очертя голову Чацкий, не сняв дорожного пальто и теплых сапог-валенок, ему невтерпеж ждать... Он появляется здесь рано поутру. Вопреки этикету. Не заехав в собственный дом: так не терпится ему поскорее увидеть ту Софью, какую оставил здесь, которую, в общем, придумал... Он и позже будет все время что-то нарушать, взрывать, ни на минуту не осознавая, что думают об этом другие. Они - словно тени, хоровод вокруг него и Софьи. Но тени постепенно будут обретать материальность.
