— Розенберг? Оли? — зовет Вивьен в тот самый момент, когда я достаю лазанью из духовки. Этот комок шерсти стоит на ступень выше меня — это жалко и унизительно.
— Он на диване, лижет свои яйца.
Она подходит ко мне сзади и проскальзывает руками под мою рубашку.
— А ты?
— Я не могу так наклониться. Пытался на днях, в надежде, что ты полюбишь меня так же как собачонку, но просто не могу дотянуться.
Она хихикает, прижимаясь губами к моей спине.
— Я имею в виду, что ты делаешь?
— Готовлю ужин.
Она проводит ногтями вниз по моей груди, когда я нарезаю французский хлеб.
— Я вижу это, дурачок. Просто так много еды для нас двоих.
— Я знаю, но у нас будет компания.
— О, кто?
— Твои родители. Они забирают Розенберга сегодня домой, так как ты была слишком занята, чтобы поехать со мной и отвезти его.
Я смотрю через плечо, чтобы увидеть выражение ее лица. Широко раскрытые глаза и открытый рот… так, как я и ожидал.
— Ты звонил им? Из-за Розенберга?
— Я позвонил им узнать, не хотели бы они поужинать с нами. Я просто предположил, что они заберут Розенберга домой с собой. Почему бы и нет?
— Я… ну… просто…
Я разворачиваюсь и опираюсь на столешницу, скрестив руки на груди.
— Кажется, ты заикаешься. Ты хочешь мне что-то сказать?
Она тяжело вздыхает.
— Розенберг — моя собака. Я собиралась забрать его с собой, когда переезжала в Кембридж, но не могла держать его у Алекс, так как не живу там, так сказать, и мои родители последние два года постоянно спрашивали, когда я собираюсь забрать его. Папа угрожал отправить его в местный приют, и я не думаю, что он действительно поступил бы так, но иногда я в этом не уверена.
Это для меня не новость. Когда мы забирали Розенберга две недели назад, у меня было ощущение, что он не вернется домой. Две тридцатифунтовые (прим. пер. — около тринадцати с половиной килограмм) упаковки собачьего корма и все три его маленькие кроватки, и большая корзина, наполненная его игрушками — все это заполнило мою машину. Не говоря уже о том, что везде были предупреждающие знаки, я не такой тупой, как Вивьен, очевидно, думает.
— Так он остается здесь?
Она кивает.
— На неопределенное время?
Еще раз кивает.
— Так ты живешь с Алекс, а Розенберг — со мной?
Пожимает плечами. Пауза. И наконец… еще раз кивает.
Я разворачиваюсь назад и начинаю резать латук на салат.
— Ну, тогда хорошо, что это мои родители приходят на ужин, а не твои.
— Оливер Конрад! — ее голос визжит за моей спиной. — Ты развел меня, разыграл, просто чтобы посмотреть, как я буду находиться в неловком положении.
— Вот это да, это, должно быть, досадно, когда кто-то тебя разводит. Даже не могу себе представить, как это.
Вивьен шлепает меня по заднице.
— Черт возьми, женщина! Ты так и напрашиваешься, — я кладу нож и кидаюсь к ней. Она визжит и бежит в гостиную. Единственная вещь, которая разделяет нас — это диван с ее меховым комком на нем.
— Это была просто шутка. Я играла.
Ее мольба о снисходительности обращена к глухому.
— Я знаю. Я люблю шутки и тоже люблю играть.
Глаза Вивьен бегают справа налево. Это веселая игра в кошки-мышки. Я играю с ней, потому что она даже не представляет, что я мог бы перепрыгнуть через диван и прижать ее к полу, и она не успеет и глазом моргнуть.
— У тебя горит хлеб!
Я оглядываюсь назад, а она стремглав бежит к входу. Я у нее на хвосте, коря себя за то, что был таким доверчивым и попался в ее ловушку со сгоревшим хлебом.
— Оли! — кричит она как раз тогда, когда звонит дверной звонок. Прыгая к двери, она открывает ее и просачивается на улицу, прячась за моими, ничего не подозревающими, родителями. Они смотрят друг на друга, затем на меня.
— Мышка в доме?
— Не мышка! Оливер пытается отшлепать меня.
О, ради Бога! Почему она постоянно делится этой информацией с моими родителями?
— Оливер, — папа склоняет голову в сторону, а мама сжимает губы, чтобы не выдать улыбку.
Они заходят внутрь, все еще закрывая Вивьен от меня.
— Это странное поведение, если учесть, что мы никогда не били тебя, когда ты был ребенком, — моя мама обнимает Вивьен одной рукой.
Я украдкой гляжу на усмехающуюся Вивьен, которая прильнула к моей матери.
— Мне нужно закончить с ужином. Угощайтесь вином или пивом.
— Когда ты приобрел собаку? — спрашивает папа.
— Я не приобретал. И вообще, я не уверен, почему она здесь. Своего рода поселенец, я думаю.
— Розенберг — моя собака, — Вивьен подхватывает его и зарывается носом в его шерсть. — Он приехал в гости, и когда я увидела, как он сразу же понравился Оливеру, я не отважилась отвезти его назад к родителям.
Папа кладет руку мне на плечо, пока я режу лазанью.
— Странно, я и не подозревал, что ты любишь собак.
Я гляжу на него искоса.
— Странно, но я тоже.
Я не знаю, понимает ли мой отец, что значит быть мужчиной под контролем женщины, но знает он это или нет, улыбается он именно так.
Ужин заполнен легким разговором, хорошей едой — благодаря мне — и сексуальными взглядами между мной и Вивьен. Подшучивание — это наша прелюдия. Чем нахальней она становится, тем больше я хочу толкнуть ее на столешницу, широко раздвинуть ноги и врываться в ее тело, пока она не будет кричать мое имя. По крайней мере, эта фантазия держит меня в полу возбуждённом состоянии на протяжении всего ужина.
— Спасибо, что принесли клубнично-ревеневый коблер. Он мой любимый, — Вивьен подмигивает моей маме, когда кусает и медленно и соблазнительно протягивает ложку между губами. Теперь я полностью возбужден.
— Когда начинаются занятия? — папа меняет тему разговора, вероятно, потому, что ее чувственное обращение с ложкой не осталось незамеченным. В конце концов, он тоже мужчина.
— Десять дней, и я жду с нетерпением!
— У нее уже сумка собрана, — я сжимаю ее ногу под столом.
— Что я могу сказать? Мне всегда нравились занятия. Я получала грамоту за идеальное посещение в конце года. Я была президентом школьного парламента, в студенческом совете, участвовала в издании ежегодной книги школы, и все сборы средств, которые я помогала организовывать, собирали больше всего денег.
— Я влюбился в финансового чудика.
Вивьен толкает меня локтем, и мои родители смеются.
— Я не чудик… — она пожимает плечами и берет ещё кусочек коблера, — … ладно, может, немного и чудик.
— Ну, мы с нетерпением ожидаем твоего расцвета, — моя мама тянется через стол и сжимает руку Вивьен.
