что знать обязаны.
Бывший бургомистр. Что же, Ваше сиятельство?
Шарлемань (тем же тоном). Свое место.
Ланцелот. Интересно, курфюрстам вы тоже это говорили? А чехам? Ведь потом вы отправились в Прагу, почтенный рабби Шемейя Гиллель. Сочинение господина Густава Майрин-ка я тоже изучил, жаль, что так поздно. Вы и там были архивариусом городской ратуши.
Шарлемань. Писаки много болтают.
Ланцелот. А оттуда вас отправили в страну Гад, как принято называть наши места на языке магов… И всегда у вас была дочь. В дрезденский период ее звали Серпентина, в пражский — Мириам. Серпентина вышла замуж за студента Ансельма, Мириам — за пражского ювелира Перната. Так?
Шарлемань (печально). Моя дочь все время влюбляется в человечков. Но это ничего, человеческий век не так уж долог.
Ланцелот. Вы неплохо отработали по Германии. Задержали становление нации лет на сто. Разводя и подкармливая этих милых маленьких дракончиков — князей, владетелей, принцев и как их там еще.
Шарлемань. Это было время расцвета искусств и ремесел, а немцы были куда симпатичнее, чем те, что вышли из рук мерзавца Бисмарка. А потом они стали драконом и развязали две мировые войны.
Ланцелот. А чехи? По ним вы тоже работали?
Шарлемань. Неприятный народ. Слишком много думают о себе. Прага была чудесным городом, пока не стала чешской.
Ланцелот. Кстати, уж если об этом. Студент Ансельм имел шансы вырасти в национального лидера? Как и чех Анастасиус Пернат, которого вы тоже вовремя женили на своей дочке?
Эльза. Ланцелот. Не надо. Я их любила. И тебя я люблю, правда.
Ланцелот. Я тоже. Но это уже ничего не значит. Я остаюсь здесь.
Эльза. Эти человечки — хорошие, я их тоже люблю по-своему. У меня есть подружки, они очень хорошие. Я дарила им свои вещи, делала для них миндальные пирожные и слушала их истории. Но я никогда не вышла бы замуж за местного мужчину.
Ланцелот. Почему?
Эльза. Ты — больше, чем человечек. Ты другой. Ты дух в человеческом теле. И я люблю в тебе это.
Ланцелот (медленно). Я тебя тоже люблю, Эльза. Но я все-таки человек.
Берет бокал, пьет. Его шатает, он делает шаг и падает в кресло. Машинально берет со стола хлебную звезду, оставленную Генрихом, и кладет в рот. С трудом жует черствый хлеб. Эльза в это время молча смотрит на него.
Эльза. Ты все-таки это сделал. (Дрожащим голосом.) Прощай.
Ланцелот. Прощаю.
Эльза (кричит). И это все, что ты мне можешь сказать?!
Быстро поворачивается и убегает за кулисы. Слышны звуки сдерживаемых рыданий.
Ланцелот. И ты меня прости, Эльза.
Бывший бургомистр. Зря вы так с женщиной.
Шарлемань (презрительно). Ланцелот, вы утратили даже ту жалкую крупицу свободы, которая у вас была. Пожалуй, вы меня больше не интересуете.
Ланцелот (хрипло). Я это переживу.
Шарлемань. Переживете? Я могу одним движением пальца испепелить. Вас. Всех. Сейчас.
Поднимает руку, щелкает пальцами. Сыплются искры.
Ланцелот. И чего же вы ждали?
Шарлемань. Пока в ваших руках была кровь дракона, вы были неуязвимы. Кровь дракона слишком насыщена магией.
Ланцелот. Да, с этим вы ошиблись.
Шарлемань. Мы не ошибаемся. Ошибаются человечки. И отвечают за ошибки.
Ланцелот (со злой иронией). Ну так исправьте ошибку. Убейте меня. Эльза ушла, а эти (смотрит на сидящих) по мне не заплачут.
Генрих. Кстати, хорошая идея.
Бывший бургомистр (зло, быстро). Генрих, помолчи. (Раболепно.) Шарлемань, прошу вас! Уделите мне всего минуту!
Шарлемань поворачивает голову — ровно настолько, чтобы видеть собеседника — и делает знак рукой, разрешая говорить.
(Быстро, с умоляющими интонациями в голосе.) Ваше сиятельство! Осмелюсь доложить… заявить… послушайте! Вы очень торопитесь. Ничего особенно страшного не случилось. Ну подумаешь, выпьют горожане по этой капле, ну станут чем-то вроде дракона. Но драконом они будут молодым, неопытным, голов много, ума мало! Им будет несложно управлять. Я мог бы посодействовать, у меня огромный управленческий опыт, вы же знаете, ваше сиятельство! Дайте мне шанс! Впредь буду знать свое место и повиноваться всем указаниям вашего сиятельства…
Фридрихсен (набираясь смелости, перебивает). Э-э-э! Ваше сиятельство, может, я пригожусь? Я ответственный, лишнего себе никогда не позволял.
Генрих. Заткнись, гнида. Шарлемань, из этого города еще можно кое-что выжать. (Уверенно.) Я смогу.
Шарлемань (медленно). Никто из вас мне больше не нужен. Вы все свободны.
Поднимает руку, щелкает пальцами. Свет гаснет, на сцене вспыхивает пламя, раздаются крики боли и ужаса. Что-то с грохотом падает. Свет снова загорается. Там, где сидели Бывший бургомистр, Генрих и Фридрихсен, — кучки дымящегося пепла.
Отдельно валяется пест Генриха.
Ланцелот (несколько оторопело). Почему вы их убили? Шарлемань. Они не оправдали моих ожиданий.
Ланцелот. Они же были готовы вам служить!
Шарлемань. А зачем мне слуги, которые не оправдывают моих ожиданий?
Ланцелот. Вот как… Теперь моя очередь? (Бросает меч.) Шарлемань. Нет, Ланцелот, такой милости я вам не окажу. Слишком хорошо для вас — умереть героем от руки сильнейшего противника. Нет. Вы доживете до старости и умрете в своей постели. Никому не нужным, забытым, жалким. Вас забудут. Вы скоро утратите популярность, потом и власть. Править будут другие люди, помоложе и половчее. Вас иногда будут приглашать на государственные праздники. В лучшем случае.
Ланцелот. Понимаю, ваша агентура приложит к этому все силы.
Шарлемань. Не обольщайтесь. Молодые нации глупы и неблагодарны. Ата, которую вы создаете сейчас — особенно. Она родилась слишком поздно, человеческий материал испорчен. Никаких особых мер почти не потребуется.
Ланцелот. Так все-таки — никаких или почти?
Шарлемань. Утешайтесь этими размышлениями на досуге.
Поворачивается, идет к кулисам.
Ланцелот. Скажите мне только одно.
Шарлемань неохотно останавливается.
Зачем были эти четыреста лет под драконом? Просто ради того, чтобы грабить? Вам нужны деньги, сокровища?
Шарлемань (через плечо). И это тоже.
Ланцелот. Тоже? Есть ведь еще что-то. Почему вы не даете людям жить так, как нам нужно?
Шарлемань (поворачивается). Вам этого не понять.
Ланцелот. Тем более скажите, вам же от этого никакого убытка.
Шарлемань. Если все происходит, как нужно человечкам — тогда таким, как я, нет места в мире. Поэтому вы живете так, как нужно нам. Так было, так есть и так будет. Всегда.
Ланцелот. То есть вы тормозите нашу историю и уродуете нашу жизнь, чтобы уютно устроиться в этом зазоре?
Шарлемань. Тормозим и уродуем? Мы говорим — улучшаем. Как улучшается рыба, становясь балыком. Но рыбе трудно объяснить, что такое «балык».
Уходит.
Ланцелот. Вот и поговорили. (Садится в кресло.) В чем-то он прав. Проблемы у нас только начинаются.
На столе звонит телефон.
(Подходит к столу, берет трубку.) Ланцелот на проводе. Извините, у меня совещание… Что? Вексельбонд скупает продовольствие? Известите ратушу… ах да, вы и есть ратуша. Как? Я перезвоню через пять минут. (Кладет трубку, кричит.) Мальчик! Ма-а-а-альчик!
Тишина.
Черт! Началось.
В этот же момент
