Вскрикнув, я устремился вбок вдоль закругленной стены, прочь от мчавшихся на четвереньках фигур – ноги и руки, шеи и спины, все это оплывшее, будто у хрюшек, коих недавно стали откармливать, дабы прирезать к праздничному столу, еще не потерявших былой живости, но уже покрывшихся мягким панцирем сала. Обладатели желто-коричневых глаз и жесткой серой щетины на рыхлых головах – они не просто бежали ко мне, они притом еще и пытались говорить, исторгая из распухших глоток своих неразборчивые сочетания звуков, напоминающих то обрывки слов, то возбужденное похрюкивание. Я бросился прочь, туда, где в дальнем конце пещеры подземный сумрак сгущался до темноты, вступил в эту темноту – и провалился.
Я покатился по чему-то твердому, слыша сквозь стук камней повизгивание над головой, которое становилось все тише и наконец смолкло вовсе. Впрочем, тут же и колодец закончился, и я оказался в начале очередной пещеры, между стен коей бился исступленный крик. Два прохода вели сюда слева и справа, круто наклоненные: под каждым на каменном полу лежали мертвые либо раненые advocati Dei.
Те самые, что вместе со мной и своим доблестным предводителем устремились вслед за ржавоглазыми дикарями к лесной Alma mater. Теперь большинство из них были мертвы, лежали кучей плоти, залитой кровью, которая натекла из разверстых ран – колотых и рваных, оставленных как оружием, так и зубами, – хотя некоторые еще шевелились, глухо стеная, а один, со свернутой набок головой, почти перерубленной ногой и выбитыми зубами, кричал так истошно, словно находился не здесь, не в каменном мешке глубоко под зданием, но в кипящей смоле, что наполняла котел где-то на самых дальних, глухих задворках преисподней. Не в силах выдержать этот крик, забивший мои уши будто горящей соломой, я бросился дальше, к третьему проходу, расположенному в стене куда ниже остальных двух; пригнувшись, нырнул в него, царапая плечи под разорванной курткой, протиснулся в узкий коридор, повернул влево, вправо и завопил куда громче, чем бедняга advocatus Dei, увидев прямо перед собой искаженное лицо доблестного Паллада. Он сидел на вертикально расположенном копье, воткнутом в расщелину между камнями – зазубренный наконечник прошел сквозь задний проход и, должно быть, пробив желудок, добрался уже до груди, – сидел, подогнув ноги, выпрямив спину, свесив руки вдоль боков, запрокинув лицо с раззявленным ртом к низкому потолку, – и вот тогда-то я, узрев все это, завопил, отпрянув, покатился вниз, все дальше и дальше, увлекая за собой маленькую каменную лавину, в глубь подземелий, к темному сердцу того беспорядочного, дурного, перекрученного лентой Мёбиуса пространства, что лабиринтом колодцев, коридоров, лестниц и галерей раскинулось под лесной Alma mater.
* * *
Хорошо, я удачно упал, да к тому же на что-то мягкое. И оно медленно движется вперед, тихо поскрипывая.
Я лежу на животе, вытянув перед собой руки, а на сетчатке еще живет картина: наклонный коридор со стенами из скользкого белого пластика и множеством мощных ламп. Наверняка где-то спрятано реле, которое после открытия двери с секундной задержкой включает и выключает их.
Приподнявшись на локтях, скорее ощущаю, чем вижу, что нахожусь в узком туннеле и моя макушка почти касается потолка. Осторожно провожу ладонью по поверхности того, на чем лежу, принюхиваюсь, прислушиваюсь… Это конвейер, широкая лента на валиках. Под ладонью не только шершавая резина, еще что-то мокрое, тепловатые влажные кусочки, удлиненные твердые предметы с закруглениями на концах, шерсть – не шерсть, слишком мягкое для шерсти…
Замычав сквозь зубы, рывком приподнимаюсь, стукаюсь затылком о потолок, падаю, дергая руками и ногами, отползаю назад, хоть немного назад, подальше от того, что лежит там. Подступает тошнота, и я переворачиваюсь на спину, запрокинув голову, сглатываю.
Лежу так довольно долго, постепенно приходя в себя. Конвейер не прямой, теперь я чувствую, что он изгибается вправо, словно это круг очень большого диаметра.
Сквозь непрерывный шелест валов доносится новый звук. Перевернувшись на живот, вслушиваюсь. Источник звука где-то впереди, то есть мы приближаемся к нему. Размытые фрактальные узоры, все это время плававшие в темноте перед глазами, уступают место тусклым отблескам. По левую сторону совсем близко – каменная стена. Осторожно вытягиваю руку, ладонь скользит по стене, та постепенно отдаляется… здесь в туннеле что-то вроде просторной ниши или пещеры. Свет становится ярче, стена из-под ладони исчезает окончательно. Вижу тусклый газовый фонарь на крюке под потолком, свет его – мертвый, синюшный – озаряет то, что лежит в нише…
Я сипло вздыхаю, дергаюсь всем телом. Локоть, которым упираюсь в конвейер, съезжает. Мое лицо с размаху плюхается в теплое и осклизлое, из которого торчат густые, мягкие, но уже начавшие засыхать волосы. Они щекочут ноздри, попадают в рот. Кричу, отхаркиваюсь и лезу прочь, стараясь очутиться подальше от того, что лежит на конвейере, но при этом случайно не скользнуть взглядом по нише. Сдерживаться больше не могу и блюю на конвейер перед собой. «ГРУМ! ГРУМ!» – колотится сердце. От рвотного спазма ноют ребра, и зверек боли принимается грызть рану на боку своими острыми зубками.
Ниша уже позади, синюшные отблески газового фонаря больше не нарушают темноту. Во рту кисло и противно. Бок ноет, в животе колет, да еще и голова начала болеть. Конвейер ползет, шелестят валы. Отодвигаюсь подальше, ложусь и расставляю руки. Слева близкая стена, а справа ничего нет. Приподнимаюсь, вытягиваю руку – потолок стал гораздо выше. Конвейер теперь движется иначе. Возникают рывки, резиновая лента подрагивает. Впереди слышен скрип. Лента дергается, идет волнами, амплитуда их все сильнее. Лежа на животе, вцепляюсь в ее края. Что-то там впереди происходит, какой-то резонанс, из-за которого лента вздымается, чуть не подбрасывает меня. В отблесках света видно движение прямо на нашем пути – не разобрать, то ли челюсти, то ли экскаваторные ковши. С громким клацаньем они смыкаются, расходятся, смыкаются вновь. Мне в лицо летят теплые брызги. Пальцы одной руки соскальзывают: переворачиваюсь, пытаясь уцепиться, но не успеваю.
Когда встаю с каменного пола, в груди горячо, и от удара притихшая боль в ране вспыхивает с прежней силой. Подгибаются ноги; чтобы не упасть, семеню, двигаясь боком, наискось от конвейера. Наконец упираюсь плечом в стенку и по инерции делаю еще несколько шагов вдоль нее. Становится светлее, но лучше бы не становилось, ведь теперь, кроме узкого, подпирающего потолок столба, железной перегородки и двери, я вижу большую собачью конуру… и ту, что сидит на цепи рядом с ней.
Дверь открывается, входит высокий васильковый мужчина, которого я видел на сцене с беспризорниками. В одной руке у него большая миска, в другой дробовик. Настороженно оглядывается, но я стою поодаль от освещенного участка, привалившись к стене, и заметить меня он не может.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
