Так зачинался будущий страдающий русский писатель. Значит, у меня была уже готова _м_я_г_к_а_я_ душевная ткань. Ее создали — отец, Горкин, другие… девочки в пансионе297… очень меня любившие, — я им так много выдумывал чуднОго. Я влюбился впервые 8 лет — в Шурочку Бочарову — молил ее брата дать мне ее портретик. Я очень хотел ласки. Босой, в ночной рубашке я выбегал в сени, на мороз — чтобы умереть. О «поле» я познал очень рано (ну, понятно: большой двор, — _в_с_е!). Но я остался сравнительно чистым. (Я был девственно-чист для Оли.) Гимназистки меня дразнили — «глазастый»! 12 лет я был влюблен — «до безумия». Плакал от любви — все в ту же Сашу. Потом — в деревне — в Таню. Отзвуком этого — совсем нежданно — явились «Росстани», ее деревня, под Звенигородом298 (местность, дана любовно). О ней — чуть в «Истории любовной», как собирали землянику на «вырубке» (вишни — в кувшин!). Ну, вот, голубка, мои боли и радости. В молодости я был на волоске от смерти раз 4–5. Раз тонул — откачали (в деревне, где Таня). 2-ой раз тонули вместе с Сережечкой в Сочи299, — уже почти без чувств нас выкинуло 9-м валом (мы схватили друг-друга — и потому тонули). Ну, что об этом?… Да, смерть отца была так мне остро-страшно-болезненна, — мне тяжело писать, вот почему я никак не могу приступить, чтобы дать последние 3–4 очерка «Лета Господня» II ч. У меня для нее уже очерков 15 ждут (были напечатаны в газетах). Ну, будут печататься в России, как новое. Такого материала, в книги не включенного, у меня — до 60 печатных листов — целый капитал. Кто его использует? Книги, «как
приложения» — например к будущей «Ниве» или другому — дадут тоже очень большой капитал, причем авторские права останутся за автором, и «приложения» еще более способствует ходу отдельных изданий. Я хотел бы, чтобы это было _в_с_е_ — твое, Оля. Ты исполнила бы мою волю. Оля, — вот икона Богоматери… я смотрю на нее — и говорю Ей: «да, Оля, моя любовь, мой свет, — _и_с_т_и_н_н_а_я, огромнейшее сердце, необычайное дарование, она _в_с_е_ может, она — готовая для художественного творчества, — в _с_л_о_в_е. Благослови ее, Пречистая! Она — _д_о_с_т_о_й_н_а_я».
Девочка моя, хочу тебя… любить, ласкать, чувствовать — вот тут, близко, всегда… Олюля моя, ну — будто мы всегда знали друг друга, вместе выросли, годы — годы… — ну, будто ты _д_о_л_ж_н_а_ была мне явиться, — иначе и быть не могло! Знаешь, мне тебя совсем не стыдно, о чем бы я ни говорил тебе — все слова с тобой возможны… чистые слова, любви и ласки. И все — движения, все, все… — они — ласка, — и всегда, _в_о_ _в_с_е_м_ — чистая, так я смотрю на тебя, будто ты — я. Во многом я устыдился бы перед сестрой Катей (самой близкой из 3-х)300, а перед тобой — ну, будто давно-давно ты стала _м_о_е_й, так внутренно моей, до самой-самой телесной близости — ну, ты — во мне, и я — в тебе. И — нераздельно. Вот, мысленно, — обнял тебя — и держу… и всю целую — и — весь забылся. Оля, как все будет — не знаю. Я _м_о_л_и_л_с_я. Иногда, мгновенье… мысль… — ты будешь здесь, такая уверенная, вдруг, ты будешь… ты уже едешь… — даже задохнешься!
Ответь же, можно на Сережу писать? Послать? Какие твои любимые духи? Не ландыш? Нет… не грэпэпль? — Блоссона (его Оля всегда покупала), одни из самых тонких и дорогих. Любила Ландыш, но он томит. Я любил, когда она тихо подойдет, а я пишу, ни-чего не слышу, хоть пожар, — не вижу, — и… на голову мне — накапает грэпэплем… я не слышу, потом — запах бросает меня куда-то… и я прихожу в себя. Чтобы заставить меня идти спать (я уже измучен) — говорит: «ну и я не буду спать, буду сидеть тихо». Мне жаль ее — и я иду. Оля, девочка… неужели _н_и_ когда не повторится — с тобой, необычайной? И _с_л_е_д_а_ не будет? — обе м. б. ярчайшие _л_и_н_и_и_ — исчезнут..? Целую, всю. Твой Ив. Шмелев. Жду и жду.
[На полях: ] Оля, это у тебя, у шейки, цветы — бегония или орхидеи?
Когда ты прислала стило — моя машинка вдруг сломалась! (Обиделась?) Надо починить.
Я не смею тебе _в_с_е_г_о_ о себе — текущее — писать: тебя это задевает, расстраивает.
Повторю твое: «неужели ты, Оля, не чувствуешь, _к_т_о_ ты для меня?!» Я — твой, весь, — и только.
Ты на большом портрете так ясна — чудесна… вот именно — _т_а_к_а_я_ (давняя моя).
Ты хоть немного признаешь за мной чутья к прекрасному? Ты — можно ли быть прекрасней?!!! Не в красоте.
Пишу о справках — в Гаагу, в Берлин. Но мы можем не встретится и при разрешении на поездку в Голландию.
71
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
4. XI.41
10 ч. утра
Оля, во-имя твое, пробую писать II ч. «Путей Небесных». Послал тебе план 1-ой главы. Но как же трудно, без тебя!
Умоляю, — напиши, — хотя бы, — здорова ли?
Я в мучительной неизвестности, 13 дней.
Все валится из рук. Несмотря на горечь письма последнего, я в восторге, как ты умна, как сильна в мысли, и слове! Это уж говорю я, другой, — твой «читатель». Спасибо, умница, гордость моя, радость моя! — моя преемница!!
Твой Ив. Шмелев
[На полях: ] Поставлена ли печка в комнате? Лечишься ли?
22. Х — «Казанская», Божья Матерь — был у всенощной. Молился.
Читаю о «галлюцинациях» для романа. Читаю А. С. Хомякова301 о православии, для «Путей», — чудесно!
72
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
8. XI.41 г.
Милый мой, дорогой мой, Гений мой!
Вчера вечером получила твое от 28-го… С «объяснениями». Спасибо тебе за все! Как я тебя вдруг увидела! Сердце твое чудесное!
Ивочка, родной мой, как мне больно, как я сегодня всю ночь за тебя страдала! И вот хочу тебе сказать, сказать из сердца, твоему сердцу! Поверь мне и руководись этим!
Не станем мучить один другого! С тех пор, как ты мне «открылся», — и до сих пор — сплошная мука… Какие-то нагромождения, объяснения, пикирования, упадки и взлеты… У обоих. Я много было начала тебе писать в ответ на твои письма от 29, 31 (я их обозначила ошибочно «28 и 30») и 28-го, но… не надо этого! Письма идут медленно, — благодаря этому не угадывают момента и не помогают, а нагромождают. Хоть на время, —
