но бросила… хоть долго их имела. И… вообще… я их сама выдумываю.
Например, помнишь были в моде л'Ориган (Коти)? Я их не могла терпеть под конец и отдала прислуге в клинике… Мигрень всегда бывала. Поэтому всегда сама пробую. Ничего не посылай! Хорошо? Лечиться я буду… Ты спрашиваешь, отчего худею?.. От… тебя! И тут ничего не поможет. Когда я жду твоих писем, то я буквально, дрожу. Я их еле-еле вскрываю. Пересыхает в горле. Буквально! Я никогда этого не испытала. Не сплю. С тобой говорю. Сердце стучит. Не до еды. И все — украдкой. О сложности с А. — я тебе писала… К нему нельзя прийти просто с «уходом». Я знаю одно: — если уйти, то это должно быть вне зависимости от тебя. Мне ведь все виднее. Поверь мне! Мучений у меня очень много. Не таких, как ты думаешь. Я — достаточно _н_о_в_а_я. Но помимо — этого! Пойми и помолись! Недаром же я вспомнила о «Даме с собачкой». Легко ли мне это?! Не знаю, как я без тебя буду! Жду встречи! Целую тебя ответно, так же как ты, меня… ты знаешь… Все, что ты мне — то и я тебе! Нет, не грех! Я знаю. М. б. мы себя письмами мучаем и делаем разлуку еще невыносимей. Без «ты» и этого «безумства» было бы легче? Или нельзя?! Я иногда с ума схожу без тебя, читая твою страсть! Послушай, я вчера свой дневник читала (18 лет!) — там было: «Оля (подруге), ты пишешь, что недавно прочла о любви двоих, знавших друг друга только по письмам. Да, это, конечно, странно, но мне так понятно. Я бы хотела такой любви, и только такой. Он любит ведь только душу!» Послушай, бесценный мой, все, все, чего я, шутя, желала, — все мне далось. Так, я говорила своей подруге-лютеранке: «Оля (тоже Оля, было 3 подруги — все Оли), я тебе завидую; — если ты выйдешь замуж, то будешь венчаться в 2-х церквах, — как это красиво!» Я дурочка тогда была, (18 1/2), (идиотка была — даже не дурочка!) — шутя болтала… и… получила. И многое — такое. И вот о письмах. Дневник мой очень забавный… Тебе бы почитать. Все та же! та же! Много об этюдах в школе. Маленькие пробы пера… А, как ты больно меня дразнил Ириной… И… зачем о 6-тиминутных, «из приличных»? Ну, хорошо, не буду… Какая Bauer? Где? Я найду ее по книге и все сделаю, что могу (* Может дать визу только германская власть! Узнала!). Но, м. б., мне-то лучше в стороне остаться? Голландия — это деревня — все известно. Бредиусы — очень известны. Знаешь известного ценителя — знатока Рембранта? Dr. Bredius? Он у Вас, в Monaco. Это дядя. Их целый музей в Гааге. Очень известны. Пригвоздят меня (не муж, он не ихний) цепями, не дадут так просто! Я их знаю! И как же знаю! Муж-то с ними боролся. Их — жертва. И болезнь его от них была отчасти. Потом я думала: устроить вечер здесь, в нашем болоте, по-моему для тебя будет… неудовлетворительно (* а главное: для меня опасна такая огласка. Муж поймет, что я с тобой! Он все всегда знает.)… На Пасху было 20 человек русских в храме. Очень мало-русски! «Дамы» считают священным долгом стать вполне «Mevronw»..! У меня ни одной подруги! В Утрехте — есть одна — прелесть — это исключение! А муж — дубина! Я его так и зову «дубина». Сломал ее конечно. Уйти хотела. Осталась. Здесь женщина — ребенок, без прав. Хуже Домостроя. Завидовала мне, что «мягкий муж, — я вот однажды в такого же влюбилась, ища тепла и ласки, и уйти хотела; — в нашего соседа». Бедная! А дубина был у Вас и сделал все как… дубина!
Получил ли ты? Портрет — гадость. Потому я ничего на нем не написала. И отчасти оттого, что Фася могла бы прочесть. Несмотря на эти «глаза» — я вся — натянутость. Даже дубина это заметил. Мама удерживала меня посылать. Но я у 2-х фотографов была — лучших. И ничего не вышло. У мужа есть мой чудный портрет с глазами, одновременно с твоим 1-ым снималась. Хотела я с того переснять, но у мужа — как все — «под спудом», и так не знаю даже, где он. М. б. найдет, тогда дам переснять тебе. Марина не шлет. Она ужасно не точна. Тогда письмо от янв., послала в марте! Неужели и теперь так. Попроси ее! Еще! Я так жду! Вчера прислали извещение, что 2 книги пришли! Какое же тебе спасибо! Я так горю вся нетерпением! Какие? С твоим автографом? Из Булони. Пришли скорей автограф! Ах да, отчего папа умер? Не бойся — не tbc.[125], — у него была оспа. Это было ужасно… Натуральная оспа, без всякой эпидемии в городе, — хотя в Казани часто она скрывается у татар. Меня на tbc. всю тысячу раз пересветили и перестукали. Ничего! Constitutionell — подхожу, и потому шеф и «кавказец» меня подробно исследовали, когда начинала худеть… _Н_и_ч_е_г_о! («кавказец» — только рентгеновские снимки исследовал, — ко мне же не подпускал его мой шеф). О Hypophyse я знаю. Это очень важно. У меня был пациент — молодой барон, разбившийся на охоте и повредивший Hypophyse — у него стал diabetis insipidus, — ужасно страдал. Это не сахарная болезнь, но лишь ее симптомы! Из моей лаборатории диагноз вышел.
Как часто это бывало. Сколько диагнозов, «отгадок», драм, я выносила из моей работы. Было интересно. Но очень тяжело!
[На полях: ] Посылаю пока маленькие «глаза».
Послала с «дубиной» тебе перо. Получишь. Это для «Путей»! Чтобы быть вместе, хоть так. В твоей руке!
Мне хочется рисовать! М. б. буду — для себя!
Непременно, непременно напиши, что ты сказал в злом письме о моих 33-х письмах, — я не разобрала. Сжечь хотел «в 11 ч.»? Или что это: 11 ч.? Скажи.
Книгу фон de Фелдэ я знаю. Я их, такие не люблю. М. б. интересно и даже «полезно», но и вредно…
Не получила «стрелки» Ирины. В письме 14-го о Достоевском я не о речи его. Одна заметка в «Дневнике писателя»276.
Получил ли expres 16-го, 19-го и фото в саду, в белом? Целую тебя и обнимаю тебя безумно, пусть грешно! Люблю. Оля
Отчаянно люблю! Пиши мне все, все, как ты любишь. И знай, что… всем тебе отвечу!.. Обнимаю тебя долго… бесконечно,
