Дело усложнилось после Цинанфу — пересадочной станции на немецкую железную дорогу Шаньдунбан. В вагон поднялся молодой и вежливый китайский полицейский и на безупречном немецком попросил нас покинуть поезд на следующей станции, Вэйфане. По какой причине? Китай сохраняет нейтралитет. И что нам в таком случае делать? Он лишь пожал плечами. Мы можем вернуться обратно в Тяньцзинь? Нет, согласно полученным им приказам, это невозможно. Можем ли мы связаться с германским консулом в Тяньцзине по телеграфу? Нет, это также невозможно.
Похоже, нам придется торчать на платформе в Вэйфане и дожидаться, пока китайцы решат нас интернировать. У меня возникло такое чувство, что он выпрашивает взятку, но даже если бы я решил заплатить, то не хватило бы средств: деньги на карманные расходы мы давно истратили, и даже с учетом выигрыша Кайнделя в маджонг мы едва могли наскрести пару китайских долларов. Я спросил полицейского, можем ли мы уйти из Вэйфана пешком. Он ответил, что это тоже не дозволено, но он в любом случае сомневается, что мы уйдем далеко, раз к западу от Циндао высадились японцы и оккупировали часть железной дороги Шаньдунбан.
Целый день мы просидели на платформе в Вэйфане под проливным дождем, замерзшие, промокшие и голодные, в ожидании ночи, когда сможем улизнуть от китайского полицейского и двинуться вдоль железнодорожных путей. Мы решили идти двумя группами по десять человек на расстоянии оклика одна от другой и надеялись, что удача и рука провидения помогут нам избежать японского патруля. Если мы натолкнемся на японцев, то свернем в поле и попытаемся прорваться на север. Мои спутники не воспринимали японцев всерьез и считали их какими-то потешными войсками, состоящими из слабаков и очкариков. Я же видел их в деле — в Манчжурии в 1905 году — и предпочитал держаться от них подальше.
Как только стемнело, мы двинулись по путям и несколько часов уныло брели по хрустящему щебню под проливным дождем. Мы промокли насквозь и устали, но всё же не пали духом, разве что кроме Фихтерле — тот был уже слишком стар для подобных приключений. Он всё чаще и чаще требовал остановиться, чтобы передохнуть. Около полуночи мы заметили впереди свет и услышали голоса.
Мы нырнули в укрытие и залегли в мокрой траве у насыпи. Думаю, их было человек двенадцать, но, судя по голосам, это были скорее китайские солдаты, чем японские. Мы пропустили их, поднялись и устало возобновили поход. Серый рассвет застал нас отдыхающими под прикрытием насыпи. Мы разделили последние остатки еды: несколько промокших рисовых печений и конфет, которые выменяли в поезде. Цвет у них был такой яркий, что, даже несмотря на голод, есть их было страшновато. Фихтерле привалился к нашим спинам. Он плохом выглядел — с трудом дышал, лицо приобрело землистый оттенок. Но мы не могли его оставить и потому снова двинулись вдоль железной дороги. Фихтерле приходилось практически нести.
Первыми их увидели мы с Кайнделем, примерно в восьмистах метрах впереди — человек пятьдесят сгрудились у паровоза с разведенными парами. Мы велели остальным залечь и под прикрытием насыпи поползли вперед, на разведку. Люди были одеты в форму цвета хаки, но это нам ни о чем не говорило. А потом я увидел флаг, прикрепленный перед топкой паровоза. Белый, с красным кругом посередине. Мы как можно осторожней развернулись и поползли обратно.
Затем последовал долгий путь в обход по сельской местности, мы шагали, поднимая брызги, по затопленным тропинкам между полями, утопая в нечистотах, которые китайцы использовали вместо навоза. Крестьяне в соломенных шляпах с любопытством взирали на нас, когда мы проходили мимо, не пытаясь ни помочь, ни помешать. Любая эксцентричная выходка круглоглазых демонов для них явно была в порядке вещей, пусть даже они бродят по округе в странных одеяниях прямо под осенним дождем. Мы прошли мимо группки глинобитных домишек, на первый взгляд покинутых. Они почти уже оказались позади, когда вдруг откуда ни возьмись вырос отряд мелких солдат в коричневом с винтовками наперевес. Возможно, они были китайцами, но я не имел желания останавливаться и спрашивать. Мы побежали. За спиной послышались крики, потом выстрелы. Пули поднимали фонтанчики грязных брызг, когда мы нырнули в дренажную канаву и не то бежали, не то плыли по ней.
— Я не могу... не могу... пожалуйста, оставьте меня... я не могу больше, — рыдал Фихтерле, пока мы почти тащили его за собой. Он споткнулся и упал — вместо дыхания раздалось бульканье, а лицо стало почти синим. — Оставьте меня, товарищи, оставьте... я не могу... продолжать.
Мы втянули его в дренажную трубу, поскольку у него начался сильный приступ удушья. Ослабили воротник и расстегнули куртку, чтобы растереть грудь, но в этом не было смыла: он умирал от сердечного приступа. Поначалу его пульс еле прощупывался, а затем и вовсе затих. Мы оставили его там, в затопленной трубе среди равнинных заболоченных полей провинции Шаньдун, под низким серо-коричневым небом и безжалостным дождём. Я известил о его смерти, когда мы вернулись, но, насколько я знаю, его тело так и не нашли. Быть может, сельские жители обнаружили его и похоронили, но более вероятно, что он погрузился в зловонную жёлтую грязь и до сих пор лежит там, на другом конце света от фрау Фихтерле, семейного склепа и небольшой уединённой виллы на окраине Граца с виноградными лозами, увивающими дверь.
Остальные вернулись в Циндао в последний день августа — промокшие, голодные, вымотанные, а двое из нашей группы находились на ранних стадиях малярии. Для выздоровления времени не хватало: японцы окружили порт на расстоянии около пятнадцати километров и ждали только прекращения дождей, чтобы начать осаду. Скоро мы испытаем на себе все её прелести; хотя и сейчас на борту «Элизабет» мы не бездельничали.
Каким-то чудом почти весь экипаж вернулся из Тяньцзиня — по железной дороге или пешком, на лодках, на запряженных буйволами повозках или даже, как один отряд, на китайских тачках с парусом. Корабль снова привели в боевую готовность и установили все вооружение, за исключением двух шестидюймовых пушек, которые воткнули в редут над городом, прозванный «Батарея Элизабет». Задачей крейсера при обороне порта было войти в залив Цзяочжоу, встать на якорь в его части под названием Цанку, скрытой холмами от японских орудий, и использовать свою артиллерию для удара во фланг, если противник выдвинется к городу.
Единственная очевидная загвоздка состояла в том, что если японцы не могли видеть «Элизабет», то и она не могла видеть их. Именно потому пятнадцатого сентября 1914 года торпедомайстер Кайндель, два матроса-телеграфиста и я заняли позиции в укрытии из железнодорожных шпал и бамбука, вырытом на склоне Вороньего перевала над Циндао, с видом на равнину с северной стороны. До получения других приказов нам предстояло выступить в качестве наблюдательного поста для артиллерии нашего корабля.
