Однако за обедом ее оборонительная тактика подверглась серьезному испытанию. Тереза сидела за столом одна — никто не хотел к ней подсаживаться — с полной тарелкой еды. Она ощущала на себе их взгляды, слышала, как они перешептываются: «Что она на этот раз в рот засунет?»
На тарелке лежало два рыбных биточка, четыре картофелины и несколько долек помидора. Тереза почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Избить она может кого угодно, но съесть эту еду — ни за что.
Тереза представила, как поднимается из-за стола, идет к мусорному ведру, счищает все с тарелки и выходит из столовой. И за спиной у нее раздается общий смех. Да уж, они повеселятся.
От еды шел пар. Из вспоротого брюха жертвы лилась кровь, тут же испаряясь на холодном воздухе. Разрезав картофелину, Тереза положила кусок в рот и прокусила кожуру. Ее челюсти усиленно работали, разжевывая мускулы и жилы. Полуживой рыбный биточек еще подергивался, но Тереза решительно впилась в него зубами, прекратив мучения. Кровь томатов стекала ей в горло. Нет, она не оставит падальщикам ни крошки.
Она встала, чтобы отнести пустую тарелку на стол для грязной посуды. После кровавого пиршества Тереза оставила лишь безукоризненно белый скелет. Охота была удачной. Пища снабдила ее энергией на весь оставшийся день. Тереза опять одержала верх.
Отныне так и продолжалось: день за днем Тереза приходила в школу в своих красных ботинках, не боясь никого и ничего. Сожалений и грусти она тоже не испытывала. Встречаясь с Микке в классе или коридоре, она кивала ему, и он тоже отвечал ей кивком. Разговаривать им было не о чем, каких-либо чувств Тереза к нему больше не испытывала. Они умерли в тот день, когда закончилось ее детство, пролившись на цементный пол красноватой массой.
Тереза могла бы оплакивать их уход, но не делала этого, поскольку чувства заменились особым восприятием. Слух, зрение, обоняние стали резче, и теперь, освободившись от необходимости бороться с собственными переживаниями, Тереза воспринимала все происходящее вокруг более отчетливо.
Идя по коридору, она наслаждалась шумом голосов за закрытыми дверями, яркими цветами занавесок и наклеек на шкафчиках, запахом бумаги и чистящих средств — впечатлениями, которые доказывали, что она жива. На протяжении целых пятнадцати лет Тереза умудрилась существовать, упустив главное: она живет.
Поэтому она не грустила по утерянному, но радовалась приобретенному. Ей нравилось быть тем, в кого она превратилась. Пусть по ней и не скажешь, но она и вправду довольна.
Во вторник вечером Тереза сидела за компьютером и переписывалась с Терез. Им нужно было обсудить предстоящую встречу с другими девочками. Встречу назначили на полдень воскресенья, но Джерри вернулся домой из поездки, и поэтому собраться в квартире они не могли. Нужно было придумать другое место, и девочки так ничего и не решили.
Тереза зашла на форум о волках, почитала новые статьи, а потом случайно вышла на страницу интернет-аукциона с объявлением о продаже волчьей шкуры. Стартовую цену обозначили в шестьсот крон, аукцион должен был завершиться через два часа, а желающих купить шкуру так и не появилось.
На фотографии серая шкура лежала на обычном кухонном столе. А ведь когда-то она принадлежала опасному зверю, грозе лесов. Под этой шкурой сокращались мощные мускулы, она терлась о другие шкуры, ее хозяин преодолевал заснеженные равнины и выл на луну под звездами. А теперь ее кто-нибудь купит и постелет перед камином, и на мягкой шкуре будут возиться дети.
Ни секунды не колеблясь, Тереза оставила заявку на покупку, предложив тысячу крон. Пять минут спустя она подняла предложение до двух тысяч. Это все ее сбережения. Больше у нее денег не было. Бумажки из кассы магазина она отдала Терез.
Затем Тереза устроилась на постели и принялась читать Экелёфа. Его стихи больше не отзывались в ней так, как это было после ее возвращения из больницы. Более того, Тереза вдруг поняла, что находит его стихи слабыми. Да он слабак. Не поэт, а так — бумагомаратель. И тем не менее она несколько раз подряд перечитала эти строчки:
Глубокой ночью тишина всеобъемлюща,Ее не нарушит чавканье людей,Поедающих друг друга на берегу.
Ей понравилось всего одно слово — «чавканье». Чавканье, которое раздается при пережевывании мяса.
Отложив книгу, Тереза улеглась, положив ладони под затылок. Без плеера скучно. Ей не по душе мысль, что Макс Хансен сидит сейчас, воткнув ее наушники себе в уши, и проигрывает песни, которые они с Терез записали. Нет, вовсе не по душе. Будто знаешь, что у тебя в шкафу свинья, которая грязным рылом ворошит твои чистые вещи.
Вдруг зазвонил телефон, и Тереза приготовилась услышать липкий голос, раздающийся из нечистот, но в трубке послышался голос Юханнеса. Он спросил, как у нее дела, и Тереза сообщила, что все просто чудесно.
— Точно? — переспросил он. — А то мне кажется, будто ты… даже не знаю, будто ты где-то далеко.
— Куда я денусь, тут я.
— Но почему ты тогда меня избегаешь?
— Избегаю?
— Именно! Думаешь, я не заметил?
— А какая вообще разница? Ты же все равно не хочешь иметь со мной дело.
— Тереза, прекрати, — попросил Юханнес, тяжело вздохнув. — Ты же мой самый давний друг. Помнишь, мы обещали, что будем дружить, несмотря ни на что?
У Терезы в горле то ли защипало, то ли защекотало, но голос не выдал ее, когда она произнесла:
— Мы много чего обещали. Когда были маленькими.
— Ты сейчас о чем-то конкретном?
— Нет.
Юханнес вдруг фыркнул в трубку:
— Я просто вспомнил тот день, когда мы лежали в нашем гроте, помнишь? И притворялись мертвыми.
Щекотание в горле начало преобразовываться в комок, и Тереза решила прекратить беседу:
— Слушай, я тут немного занята…
— Ладно-ладно. Только знаешь что? Приезжай в гости как-нибудь! Мы давно с тобой не говорили по душам. О! Можем в «Железный кулак» сыграть, мне тут подарили новую…
— Пока, Юханнес. Услышимся, — сказала Тереза и нажала кнопку завершения разговора.
Обхватив руками живот, она наклонилась вперед и сидела вниз головой, пока в ушах не зашумело. Тогда она выпрямилась, и кровь ушла обратно, опустошив голову и унеся с собой волнение.
Тереза разорвала лист бумаги на маленькие кусочки и запихала их в рот. Пожевав их и скатав в один плотный шарик, она выплюнула его в мусорную корзину. Девочка порадовалась, что ее никто не видит. Сейчас она уязвима для атаки, ведь в ее защитном барьере только что пробили брешь.
Часы показывали четверть двенадцатого, значит аукцион уже закончился. У себя в электронной почте Тереза обнаружила письмо, в котором сообщалось, что других заявок на шкуру не поступило и она выиграла аукцион. То есть она может купить шкуру по стартовой цене — за шестьсот крон.
Тереза точно знала, как ее использует и какое место предложит для воскресной встречи.
9
— Он мне написал. Макс Хансен.
— Что написал?
— Что все знает. Про мое детство. Про подвал. Про Леннарта и Лайлу. Как они стали мертвыми.
— И что он теперь будет делать?
— Диск. С нашими песнями.
— Я имею в виду, что он будет делать с этой информацией?
— Ничего.
— Да ну? Так тебе и написал?
— Если я не буду ему мешать, то и он мне мешать не будет. Вот так он написал.
Девочки сидели в самой глубине автобуса номер сорок семь. На передней площадке толпились родители с детьми и колясками, но сиденья позади пустовали. Была середина апреля, и поток туристов еще не успел хлынуть на остров Юргорден[30]. Тереза наклонилась вперед, уперлась локтями в набитый рюкзак, стоящий у ее ног, и задумалась.
В чем выгода Макса Хансена, если он раскроет секрет Терез всему миру? Скорей всего, это лишь пустая угроза.
Или нет?
Выросшая в подвале девочка-убийца. Люди обожают подобные истории. Раньше это Терезе в голову не приходило, а сейчас она видела перед собой заголовки газет с фото во весь разворот. Журналисты не дадут истории сойти со страниц, пока не обсосут все детали. Да и запущенному в продажу альбому реклама неплохая будет. Неужели Макс настолько коварен, что и впрямь это сделает?
Автобус переехал через мост, ведущий на остров Юргорден, и Тереза выпрямилась, глубоко вздохнув и потопав ботинками по полу. Чего гадать зря? Нужно сосредоточиться на предстоящей встрече.
Двенадцать девушек сообщили, что придут. Младшей из них — четырнадцать, старшей — девятнадцать. Терез описала каждую в нескольких словах, но у Терезы в голове все смешалось и вспомнить, кто из них кто, она не могла. Миранда, Беата, Сесилия, две Анны и так далее.
Миранду она помнила с той первой встречи в квартире Терез. А еще — Ронью, девочку, которая три раза пыталась покончить с собой, в одну из попыток проглотив стекло. Удивительно смело, вот почему Тереза ее запомнила. Ронья. Наверняка родители иначе представляли будущее дочки, давая ей подобное имя.
